Галерные рабы
Шрифт:
Попытки Маттиаса хоть как-то организовать оборону оказались безуспешными, и он вместе с королем обратился в бегство.
Палфи и Тауффенбах спешно уводили ополченческие отряды.
Ночь накинула на поле битвы черное траурное покрывало, однако сераскер, не давая покоя ни врагу, ни своим войскам, погнал татар и сипахов преследовать гяуров. Тьма не позволила окончательно разгромить побежденных, поэтому войско союзников не распалось полностью.
Весь обоз и артиллерия австрийцев в венгров, однако, достались османам.
— Благодарю за великую победу, Искандар-бег! Ты останешься сераскером до конца похода, — султан сиял от счастья. — После войны
Искандар повалился ниц, изображая неописуемую радость и благодарность. На самом деле он кипел от злости и разочарования.
«…Неблагодарный ишак! Так-то ты оценил спасение своей жизни, чудесным образом выигранную мной битву, для проигрыша которой ты, недоумок, сделал все, что мог! „Великая победа“, тоже мне! Азраил коснулся мечом только двенадцати тысяч христиан. В то же время двадцать тысяч наших воинов сделались шагидами. Да черт с ними, османами, пусть дохнут. Но если б ты, турецкий ублюдок, недостойный даже той половины греческой крови, что течет в твоих венах, сразу назначил меня командующим, я бы уничтожил всю вражескую армию с малыми потерями. А теперь она хоть и побеждена, но сохранилась в своей основе. Императора Рудольфа не удастся принудить к переговорам. И активную войну ни австрийцы с венграми, ни турки вести еще долго не смогут — нет денег, обе империи и венгерское королевство истощены. Вот цена твоей самонадеянности!
По глупости своей ты и меня обделил наградой: вполне мог бы сделать садразамом! Или хотя бы постоянным сераскером! Впрочем, ждать благодарности от сильных мира сего — все равно что искать шерсть в яйце. Ладно, с паршивой овцы хоть шкуры клок. Жаль Сулеймана, он был верным другом, но его пост мне очень кстати. Став командиром янычарского корпуса, я буду держать ятаган у яремной вены Османской империи».
Китай, провинция Хэнань, город Чжэнчжоу, февраль 1582 года
Конец всегда является началом. И наоборот, начало несет в себе зародыш конца. Они слиты и нераздельны, хотя и противоположны, как силы Ян и Инь. Конец двенадцатой луны — пора завершения зимы. И в то же время — начало весны, нового года, обновления природы и сева.
Новый год в Поднебесной отмечали все. Правда, по-разному. Сто Фамилий [109] — один день. Живущие, как семья Хуа, в домах с красными дверями, [110] — две недели.
109
Сто Фамилий — образное название простолюдинов.
110
В домах богатых и высокопоставленных лиц ворота и двери покрывались красным лаком.
К празднику готовились заранее. На восьмой день двенадцатой луны, едва забрезжил свет, служанки начали варить кашу из бобов, орехов, фруктов, сахара и риса. Первую, еще дымящуюся чашку этого вкусного блюда глава семьи, дедушка, отнес в храм предков, небольшое здание с двумя дверями на южной стороне. У северной стены стоял стол с табличками душ. На них красивыми иероглифами были записаны имена — настоящее и посмертное, годы, месяцы, дни рождения, должности покойных предков, а также имена сыновей, поставивших таблички.
Душа человека бессмертна, она переселяется в таблицу и сохраняет все
После умерших подносилось угощение гостям. У семьи Хуа не имелось родственников в Чжэнчжоу, главном городе провинции Хэнань. Дедушка родился в Северной столице — Бэйцзине, долго скитался по стране, пока, наконец, не осел в Сяньтяне — центре соседней провинции Хунань, житнице Чжунго — Срединного государства. Там появились на свет и отец Хуа То, и он сам. Торговые дела дедушки потребовали переезда в Чжэнчжоу. Так и получилось, что все родичи — и папины, и мамины — остались вдалеке. Ничего, зато на восьмой день двенадцатой луны дом Хуа удостоился чести принять множество друзей и знакомых.
Начиная с девятнадцатого дня на целый месяц закрылись все государственные учреждения-ямэни. В лавках, в том числе дедушкиных, развернулась бойкая торговля одеждой, съестными припасами, хлопушками, курительными палочками и свечами, лубками.
За два дня до праздника дедушка разрешил Хуа То наклеить на створки ворот новые картинки с изображением духов Мэн-шэнь, охраняющих жилище от бед и зол. С рисунка грозно смотрели два брата-исполина с гневными лицами, в угрожающих позах.
Другие цуцзы — картинки или образчики поэзии, каллиграфически выписанные на полосках шелка и бумаги, мальчик повесил вертикально на стенах в чжан-тане, парадной комнате для гостей, которая помещалась в центре первого двора. Всего в их усадьбе дворов насчитывалось четыре. Они, а также небольшой садик, были обнесены стеной.
Развешивая с внуком картинки, дедушка заставлял То разгадывать их смысл. Почти каждый лубок представлял собой ребус из благожелательных символов, хотя с виду они казались просто картинками на исторические темы, иллюстрациями к литературным произведениям, мифам, легендам, просто бытовыми сценками.
Собственно, разгадка лубков была одной из форм обучения. Наличие многих диалектов разговорного ханьского языка привело к тому, что универсальным средством общения стал язык письменный. Даже японцы и корейцы, не знавшие китайского, понимали многие иероглифы. Многозначность, сложность и многочисленность иероглифов требовали долгих лет учебы, которую начинали сызмальства.
Едва мальчик достигал шести-, семилетнего возраста, отец, если был достаточно богат, приглашал для него учителя или отдавал в школу. Вместо букваря первой книжкой, которую брал в руки китайский первоклассник, было «Сань-цзы-цзин», «Троесловие», написанное очень сжатым литературным слогом, который сильно отличался от обычного разговорного языка.
Автор книги, ученый Ван Инлинь, живший в XIII веке, объединил в своем произведении более тысячи основных иероглифов в 178 двустишиях, по три иероглифа в строке. Поучение о необходимости образования, сведения о небе, земле, временах года, странах света, растительности и животном мире, династиях, правивших страной, поучительные примеры из жизни ученых и государственных мужей — вот содержание этой «малой детской энциклопедии». Отдельные двустишия из нее стали поговорками.