Гали

Грешнов Михаил Николаевич

В ту ночь, когда он видел первый сон, под утро приснился второй.

Улица. Широкая, бесконечно длинная под ослепительным небом. Кругом мужчины, женщины, дети. В середине толпы верховые, с пиками, с шашками наголо, телега, запряженная двумя парами лошадей.

– Везут! Везут!

Из дворов, из мазанок по сторонам улицы выглядывают старики, старухи.

– Везут!

Гордеев, он же одновременно Федька Бич, в толпе вместе с ребятишками-сверстниками, с казаками, и желание у него одно: взглянуть на человека в телеге. В толпе слышится:

– Степан, батюшка

наш!

– Тимофеевич!..

– Ну, ну!
– конвойные грозятся плетками.

– Степан Тимофеевич!
– напирает толпа. А у Гордеева - подростка Федьки одно желание: хоть разок взглянуть на человека в телеге.

– Кормилец наш!..

– Сторонись! Сторонись!
– верховые оттирают толпу.

– Вороги!
– несется им в лица.
– Погодите ужо!..

Казаки взмахивают саблями, люди шарахаются в сторону. И тут Федька на мгновение видит человека, распластанного в повозке: руки привязаны к брусьям по сторонам, ноги к нижним доскам. Но его лицо! Изуродованное, синее от побоев, рот - кровавая рана! И только глаза - зоркие орлиные очи - оглядывают толпу, конвой. Они ободряют людей, зовут. На миг встречаются с Федькиными глазами. И - чудо: конвой, разгоняя людей, отступил от телеги. Федька бросается к ней, вцепляется в деревянный брус.

– Степан Тимофеевич!

Глаза атамана темнеют, приближаются к глазам Федьки, голова приподнимается с окровавленных досок. Губы шевельнулись:

– Живи!..

Удар плетью ожег спину Федьки, распорол рубаху. Другой конвойный за шиворот оттаскивает Федьку от телеги, швыряет в толпу.

Гордеев просыпается весь в поту.

Федька Бич! Это же Федор Бичев, пращур Карпа Ивановича! На Дону есть и хутор Бичев. Может, Федор - основатель хутора?.. Так и идет линия: Федор Бичев, Карп Иванович. Бабка Гордеева - урожденная Бичева, мать из той же семьи. И только он, Максим, Гордеев по отцу.

Все это странно - сны, родословная. Гордеев вспоминает недавний разговор с Константином Юреньевым.

Двадцать первый опыт проводил он. Пользовался вытяжным шкафом. Все это отражено в лабораторном журнале. Но как попал в шкаф нитроцезин? В журнале о препарате ни слова.

Когда Гордеев спросил об этом Константина, тот казался смущенным.

– Вы мне не доверяете?
– спросил он, едва шеф заговорил о вытяжном шкафе.

Вопрос был нелеп. Секунду Гордеев смотрел на лаборанта. Лицо Юреньева покрывалось красными пятнами:

– Максим Максимович!..

– Ну что вы, голубчик, - начал успокаивать его Гордеев.
– О недоверии нет и речи!

В конце рабочего дня Юреньев подошел к нему.

– Я что-нибудь сделал не так, Максим Максимович?

– Надо проветривать вытяжной шкаф, - спокойно сказал Гордеев.

Кажется, Юреньев ожидал чего-то другого. Он заговорил извиняющимся тоном.

– Простите меня, Максим Максимович. Я вас понял.

Но вот эти сны. А может, не сны? Может, реакция организма на какие-то стрессы, которых у каждого немало? Гордеев входит в свой подъезд.

Жена, Екатерина Игнатьевна, и двенадцатилетний сын Геннадий увлеклись телевизионной передачей.

– Катя, -

говорит Максим Максимович, - я отдохну в кабинете.

Жена, не отрываясь от экрана, отвечает:

– Чай будет через полчаса.

В кабинете Гордеев вынимает из портфеля лабораторный журнал, кладет на стол.

Но сам он к столу не садится, ходит по комнате из угла в угол. Что-то его беспокоит.

Не сны, которые он только что вспоминал. Не записи о двадцать втором опыте. Беспокоит что-то неоформившееся, неосознанное. Неоконченный доклад? Нет. Юреньев? Гордеев замедляет шаги, останавливается посреди комнаты. В голову лезут обрывки фраз, мимолетные картины повседневной жизни. Нет, не Юреньев. Но все-таки то, что беспокоит, относится к лаборатории, к работе.

Гордеев садится на софу. "А вечер-то, вечер!" Это сказала Лиза, повстречавшаяся на тропинке в лесу. "Максим Максимович - вы?" - голос Юреньева. Гордеев окончательно теряет нить раздумий. Размышляет о Юреньеве.

Обычный работник, как десятки других ассистентов и лаборантов. Окончил Томский лесохимический институт. Усердный, исполнительный. Гордеев чувствует, что мысль его зашла в тупик. Так о чем он все-таки думал? Гордеев хочет сосредоточиться.

"Максим Максимович!.." - опять голос Юреньева, но уже в лаборатории. Гордеев тогда прервал его на полуслове. Что же он хотел сказать, лаборант?

– Макс, - в дверях Екатерина Игнатьевна.
– Чай готов.

– Спасибо, - Гордеев поднимается с софы, подходит к столу, где на подносе дымится горячий чай.

– Спасибо, - повторяет он, хотя Екатерины Игнатьевны в комнате уже нет: она опять у телевизора.

Гордеев пьет чай и садится наконец за журнал. Все здесь изучено сто раз. Однако Гордееву вспоминается вязкий, приторный запах. Нитроцезин!..

Гордеев поднимает голову: вот что его беспокоило. Сны и нитроцезин связаны! Точнее, нитроцезин вызвал необычные сны. Может, случайность?.. "Но позволь, - говорит сам себе Гордеев, - не было нитроцезина - не было снов. Появился нитроцезин - появились сны. Вывод?"

До вывода еще далеко, но Гордеев чувствует, что нашел правильный путь. С минуту он сидит, полузакрыв глаза, ищет решение. И находит: двадцать третий опыт он сделает с нитроцезином. Рискованно? Да. С ним шутки плохи. Но решение принято.

Ложась спать, Гордеев принимает таблетку валидола: сердце покалывает.

Утром предстояло совещание в Новосибирске. Машина ждала у подъезда. Ученый подосадовал, что опыт, который он во всех деталях обдумал, придется отложить. Но все же он распорядился приготовить все приборы и препараты, которые будут необходимы.

– Четыре грамма нитроцезина, - добавил он в заключение. Список составлял Юреньев, при упоминании о нитроцезине вопросительно вскинул глаза на шефа.

– Четыре грамма, - подтвердил тот, поднимаясь с табуретки, чтобы идти.

Естественно, такое распоряжение не могло не вызвать недоумения. Ведь для прошлых опытов требовались десятые доли грамма препарата. Зачем столько понадобилось сейчас?

– Максим Максимович, - спросил Юреньев, - кто вам будет помогать: я или Сердечный?