Галиция. 1914-1915 годы. Тайна Святого Юра
Шрифт:
Расстроенный, прапорщик поднялся наверх. У носилок с раненым австрийским генералом его уже заждались два санитара и пленный врач. Пришедший в себя после операции генерал встретил молодого русского офицера беспокойным взглядом. Новосад распорядился поместить его в санитарную карету, и они тут же отправились на Центральный вокзал.
Казимежовская была забита народом, надеявшимся покинуть город в последний момент. Сгорбленные под тяжестью чемоданов и тюков, они спешили в сторону вокзала. У корчмы напротив костела Святой Эльжбеты шел отчаянный бой за остатки винного погреба. Раздавались крики и страшная ругань. Среди разбросанных корзин
Вокзал напоминал кипящий котел. Полевые жандармы – казаки с красными повязками уже не в силах были сдерживать толпу. Стоящие на платформе вагоны с надписями 40 Mannoder 6 Pferde [237] были переполнены. Люди с тюками и узлами сидели не только на крышах вагонов, но и на буферах и подножках. Некоторые привязали себя ремнями к ступенькам.
Неожиданно в небе появился немецкий аэроплан. Началась паника. Завопили женщины в сплющенных в давке шляпках. Народ ринулся назад – в подземные переходы. Кое-кто в испуге бросился на пути под вагоны.
237
«40 человек или 6 лошадей» (нем.).
Аэроплан снизился и дважды медленно облетел вокзал. Сверху полетели листовки. В последние дни город был буквально засыпан вражескими прокламациями, в которых австрийцы объявляли о всеобщей амнистии и призывали население не бежать в Россию.
Новосад с трудом разыскал коменданта. Выслушав прапорщика, тот молча развел руками. Казалось, он уже не владел ситуацией. Его главной заботой сейчас была подготовка к подрыву вокзала. В конце концов Новосаду удалось разместить пленного генерала в госпитальном вагоне для инфекционных – больных холерой. Там же пристроил своих питомцев – доберманов, бельгийских овчарок и эльдертерьеров – начальник школы военных и санитарных собак статский советник Лебедев.
Выполнив задание, Новосад поспешил в отделение, где оставался только Белинский. Остальной оперативный состав вместе с имуществом и документами уже успел перебазироваться в Броды по месту новой дислокации штаба армии. Судьба Чухно была неизвестна. Город Немиров, куда он выехал с заданием, был уже в руках противника.
– Все в порядке? Успели на поезд? – встретил Новосада капитан. – Это что? – указал он на сверток в его руках.
– Это взрывчатка, Павел Андреевич. Я прошу дать мне свиток.
– Свиток? Зачем, Станислав? Сейчас не до этого. Объясни, наконец, откуда и зачем эта взрывчатка.
– Я сейчас все объясню, но сначала я должен убедиться. Прошу вас, дайте мне свиток.
Белинский смерил Новосада недоверчивым взглядом и нехотя достал свиток, который для пущей сохранности решено было не отправлять с остальной документацией.
Новосад с минуту напряженно всматривался в пергамент и торжествующе воскликнул:
– Все сходится! Теперь я знаю, где вход в подземелье.
– Молодцы! И намека нет на отступление, –
Отложив газету, он вопросительно посмотрел на Новосада:
– Вход в подземелье? Интересно. Объясни, пожалуйста.
Прапорщик в крайнем возбуждении изложил свои умозаключения, возникшие после посещения госпиталя.
– Трудно представить, что вход в такое, почти сакральное, место может находиться в подвале обычной лечебницы для убогих, – усомнился в его выводах Белинский.
– Правильно, и я в этом убедился, – согласился прапорщик, – однако по соседству с госпиталем, как мне позже сообщили санитары, находится униатский монастырь, в котором также размещались больничные палаты, так что, скорее всего, именно там находится один из колодцев.
– Теперь я догадываюсь, зачем эта взрывчатка. Взорвать то, что не поддалось старому медвежатнику? Кстати, где ты ее раздобыл?
– Позаимствовал у саперов, которые минировали вокзал.
– Ну что ж… Возможно, ты прав. Но, к сожалению, проверить это у нас уже нет возможности. Как только я вернусь с Левандовки, мы тотчас же выезжаем. Может быть, к этому времени еще появится Чухно.
– Павел Андреевич, мы не можем вот так просто уехать, даже не попытавшись что-то сделать, – начал взволнованно Новосад, – ведь у нас есть еще время. Я считаю, что, если мы не используем последнюю возможность выяснить, какое опасное оружие для нашей армии и России хранит в себе эта чертова гора, – мы совершим преступление!
– Станислав, сейчас не время для этого, – решительно остановил его Белинский, – к тому же мы так и не выяснили, насколько вообще все это серьезно…
– Тогда позвольте мне одному. Я управлюсь до вашего возвращения. Ведь это недалеко – всего минут пятнадцать ходу.
– Нет, прапорщик, это исключено. В десять часов взорвут форты, и город будет открыт противнику. До этого времени мы должны покинуть Львов. К тому же улицы города уже небезопасны – по нашим военным стреляют с верхних этажей.
Новосад замолчал. Он откровенно обиделся на старшего товарища, который всегда с таким пониманием относился к его самым отчаянным идеям.
«В конце концов, Белинский только старше меня по званию и не является непосредственным начальником, – все еще не успокаивался прапорщик, когда капитан покинул отделение, – и сейчас, пожалуй, тот случай, когда можно действовать не по уставу, а по велению сердца, и тем самым выполнить свой долг перед отечеством».
С этими мыслями он, бросив в сумку взрывчатку, фонарь и веревку, натянул на себя оставленную шофером Снигиревым рабочую куртку и выскочил на улицу.
От мощных взрывов в домах звенели оконные стекла. На подходе к Словацкого он услышал гул аэроплана, и вслед за этим раздались два взрыва. Целью бомбометания, очевидно, были пожарные повозки у пылающей почтово-телеграфной конторы, которые авиатор принял за военные. За первым аэропланом появился второй. Новосад поспешил укрыться за углом дома и прижался к стене. Рядом на стене висела листовка на польском языке: «Последний день московского господства на польской земле догорает в зареве пожарищ. Преступная солдатня перестала сдерживать свои татарские инстинкты и, не имея возможности нас удержать, хочет истребить. Злобное русское чудовище сеет смерть. Мы, сыны Польши, даем обет отплатить…»