Галопом по Европам
Шрифт:
– Дурак, лучше бы я тебя еще под Тамбовом сожрала. Ты не дотянешь до берега! – задыхаясь от кашля, проорала Лисена.
– Я иметь видеть тебя и иметь видеть берег рядом быть!
– Ай, молодец! Как же ты со своей куриной слепотой все это разглядел?
– Я не есть разглядеть. Берег я иметь сидеть на! А ты есть плюхать вода громко-громко. Я стал путать глаголь смотреть и слухать. Прости, я быть сильно волновайся.
– Хорошо, проехали, – откликнулась Лисена. – Куда грести?
– Направо!
Лиса двинулась в указанном направлении.
– О, нихт! Нихт! – заволновался
– Ага, можешь не продолжать, – процедила рыжая. – Ты «быть сильно волновайся».
– Натюрлих!
Петух дожидался, пока Лисена доберется до островка, и действительно волновался. Она так некстати напомнила Петеру о том, как хотела его съесть… Гамбургский красавец чуть не закончил свою карьеру в зубах хищницы. Потом они подружились, но кто знает, что придет в голову лисе, оставшейся с ним наедине? Ведь остальные друзья наверняка сгинули, попадав из корзины. Петер чувствовал: Лисенины инстинкты сдерживаются прежде всего авторитетом Михайло Ломоносыча, а уж потом какими-то приятельскими отношениями. «Все-таки мы, петухи, лохи», – очень по-русски подумал он.
Рыжая выползла на песок. Вода стекала ручьями с драгоценного меха. Лисена была рада ночной темноте и тучам, прятавшим лунный свет. Мокрая лиса была похожа на драную кошку, а не на благородное создание с роскошным хвостом. Не хватало еще, чтобы над ней смеялся упитанный немецкий куреныш.
Она потряслась, мотая головой и телом, словно собака. Брызги полетели во все стороны.
– Ай! – На Петера тоже попало.
– Не ори, – тихо прошипела Лисена. – Кто знает, куда мы угодили?
– Ох! Прости, Василисья… – тревожно ответил петух.
Полное имя Лисены было, естественно, Василиса. Да вот есть такие существа, которым полное имя ну никак не идет. А Лисена – самое оно.
– Василисья, – передразнила спутника рыжая. – Не дрейфь и держись меня. А то попадешь, как кур в ощип.
Лиса чуть обсохла, потом они с петухом устроились под кустом, прижавшись друг к другу, словно брат с сестрой. Неприхотливая Лисена мгновенно уснула, а Петер долго мучался. Он никак не мог расслабиться, находясь совсем рядом с похитительницей кур.
В конце концов сон одержал победу над страхом.
Каждый полет рано или поздно заканчивается приземлением. Угнанному зверями воздушному шару оставалось совсем чуть-чуть.
Оставшись в одиночестве, волк Серега приготовился встретить смерть. Он еще сильнее вжался в дно корзины, зажмурился, мысленно попрощался с друзьями.
«Удачи, Колючий, – со спокойной скорбью подумал волк. – Ты был настоящим другом. И тебе, Лисена, всего хорошего. Не сожри ненароком Петера. Прощайте, дурилки иностранные, все четверо прощайте. Ну, Михайло Ломоносыч, даже не знаю, что тебе сказать… Может, ты свернул шею, упав с шара? Нет, вряд ли. Уж я-то тебя знаю, старый боец. Прощай и ты. Ну, здравствуй, мать-сыра земля!»
Гондола с отчаянным треском врезалась в плотные заросли орешника. Шар зацепился за ветви высоких деревьев – бац! – лопнули последние стропы.
Корзина продралась сквозь орешник, выкатилась к подножию старого тополя,
Наступила тишина.
В корзине никого не было.
– Ух, – жалобно выдохнул Серега, застрявший в развилке ствола крепкого орехового дерева.
Бокам стало легче.
Волк открыл глаза. Разумеется, было темно. Чувства подсказали серому, что висит он, словно немощный щенок, над землей и вряд ли ему стоит шевелиться. Ребра что-то болят.
«С одной стороны, мне повезло, – признал Серега. – Вывалился, затормозил о крону, жив остался. С другой… Как же я слезу?»
Серый и раньше попадал в опасные переделки. Были и ужасные моменты, когда он почти проигрывал тамбовским охотникам. Была и история с Михайло, после которой у Сереги окривела морда, а медведя стали называть Ломоносычем. Сейчас хищник понимал, что угодил в весьма специфический капкан.
Волк попробовал пошевелиться, и его левый бок пронзила острая боль. Да, как и ожидал, как и ожидал…
– Ну, Серега, решай, что тебе дороже – жизнь или ребра.
Волк осклабился. Теперь его не угнетала гадкая боязнь полета, которую он беспрерывно испытывал, находясь в гондоле воздушного шара. Ум освободился от оков паники. Серый тихонько рассмеялся, морщась от боли. Как ни беспомощно он сейчас выглядел, но он вновь был хозяином положения, пусть и такого неловкого.
Земля была рядом, вполне можно прыгнуть. Оставалось освободиться из ловушки. Стволы крепко обхватывали Серегины бока, точнее, он сам накрепко застрял при падении. Волк поискал задними лапами основание рогатки, в которую попал. Оно нашлось чуть в стороне – деревце попалось кривое.
Поскуливая от боли, серый стал отталкиваться от ствола, одновременно помогая себе передними лапами. От них было мало толку, но при движении грудная клетка чуть вытягивалась, и Серега постепенно стал выбираться из капкана. Ребра болели невыносимо, и волк начал скулить в полный голос. Было не важно, услышат его или нет. Красная пелена застилала глаза, силы стремительно покидали серого.
Очнулся он на жиденькой траве, еле-еле росшей между ореховыми деревьями. Серега не помнил своего освобождения. Прислушавшись к ощущениям в теле, он понял, что, выпав из развилки, крепко приложился спиной оземь, даже чуть разодрал шкуру на лопатках. Проклятые сучья!
Саднил левый бок. «Значит, все-таки поломал ребро, – как-то равнодушно отметил серый. – Но главное, выпутался. А к тупой боли можно привыкнуть».
Чутье вывело волка к опрокинутой корзине.
– Если друзья уцелели, они рано или поздно сюда придут, – решил Серега.
Осторожность еще никому не вредила; он принюхался, обошел, пошатываясь, гондолу по широкому кругу. Все было спокойно, тревожные запахи отсутствовали.
Серый примостился у корзины и заснул чутким волчьим сном.
На рассвете еж и скунс вышли из чащи и остановились на краю поляны. Здесь пасся рыжий жеребчик. Его вид навеял тамбовчанину мысли о Коньке-Горбунке. Неказистая фигурка, маленький рост, умильная лошадиная морда, правда, какая-то грустная. И не ослик, и не совсем конь. Странно…