Гамак из паутины
Шрифт:
22 часа 55 минут. Снегирев
Глядя на черную, блестящую под лучами фар ленту шоссе, Семен размышлял вслух:
— …Лыков взял у Демидкиной деньги и джинсы, он знает, что выгоднее продать их в Новосибирске, значит, если у него нет больше дел в Ленинграде, он обязательно должен возвращаться в родные пенаты. Самолетом или поездом? Скорее всего самолетом, он же работает, и надолго отлучаться ему нельзя, можно вызвать подозрения. Задерживаться здесь ему тоже нет резона,
Баталин отозвался:
— Сейчас заедем в агенство, узнаем, покупал ли он билет на самолет.
Машина остановилась возле большой стеклянной витрины, с которой улыбалась стройная стюардесса, приглашая редких прохожих летать самолетами Аэрофлота. Снегирев откинул ремень безопасности, вышел из «Жигулей» и, вздохнув полной грудью, потянулся, потом неожиданно замер и юркнул назад. В ответ на недоуменный взгляд своего ленинградского коллеги он прошептал, как будто кто-нибудь мог его подслушать:
— Лыков!.. Стоит в очереди!
— Где?
— Третья касса, пятый.
Баталин оживился:
— Будем задерживать?
— Подожди, подожди…
— Опять подожди, — с досадой бросил Баталин. — Уйдет!
Снегирев пристально посмотрел на очередь у кассы и хитро прищурился.
— Сейчас не уйдет, он же билет покупает.
Лыков, словно почувствовав, что за ним наблюдают, резко обернулся, и Снегирев быстро съехал по сиденью вниз, продолжая оттуда шепотом развивать свою мысль:
— У него ничего с собой нет, если возьмем, будет отпираться. Хорошо бы задержать его с поличным… Как бы узнать, где его вещи?
Баталин взялся за ручку дверцы.
— Ты тут посиди, пойду узнаю, на какой рейс он берет.
Хлопнула дверца, и Валерий ушел. Семен осторожно приподнял голову и посмотрел сквозь витрину. Лыков стоял к нему спиной. Баталин занял за ним очередь. Снегирев видел, как Лыков подошел к окну кассы и подал паспорт и деньги, получил билет. Выйдя из агенства, Лыков повертел головой и, закурив, шагнул в сторону «Жигулей». Семен отвернулся, надвинул на глаза шляпу и притворился спящим. Лыков постучал по стеклу:
— Шеф, свободен? — всматриваясь в темноту салона, развязно спросил он.
— Занят, — не своим голосом сердито пробурчал Снегирев, не поворачивая головы.
Выразительно махнув рукой и что-то не очень вежливое кинув в адрес несговорчивого «шефа», Лыков направился к стоянке такси. Семен с облегчением перевел дух.
— Пронесло? — открывая дверцу, усмехнулся Баталин.
— Не говори, чуть не влип.
— Он взял билет до Новосибирска на утренний рейс. За ним поедем, или в аэропорту брать будем?
— Зачем брать? — с хитрецой отозвался Семен. — Пусть сам добирается, а то вези его потом за казенный счет. Мне бы, Валера, билетик на этот же рейс и позвонить в Новосибирск…
— Понял, — кивнул Баталин, — сделаем. Давай документы.
Вскоре он вернулся и вручил Снегиреву авиабилет. Семен поблагодарил его и грустно поинтересовался:
— Сейчас на Исаакий пускают?
Баталин
— Вот этого я тебе организовать не могу. Поедем ко мне, с женой познакомлю, поужинаем, — и, пресекая возможные возражения, добавил: — Телефон у меня есть.
23 часа 49 минут
Наконец-то можно было немного передохнуть. Я сложил протоколы допросов соучастников Мишина в спекуляции, скрепил их большой скрепкой и принялся перечитывать. Аккуратные, нанизанные одна на другую, мелкие буковки с затейливыми завитушками — это показания Трошина и Ухова, записанные рукой Романа Вязь-микина; крупные, размашистые, стремительно рвущиеся вперед буквы — это запись показаний двух других парней, сделанная Петром Свиркиным. Чувствовалось, что все они рассказали правду. Мной были допрошены хозяин «явочной» квартиры и угловатая девица — Елена Тимофеева. Мишин был прав, когда говорил, что этих ребят еще можно спасти. Я это понял в тот момент, когда, усадив их всех в своем кабинете, стал рассказывать о судьбах Никольского и Семушкина. Моя речь произвела впечатление, это было заметно по их глазам.
Родители задержанных явились без промедления и, узнав, в связи с чем их чада доставлены в милицию, словно сговорившись, принялись убеждать меня, что дети совершили не преступление, а необдуманные поступки, и нельзя быть к ним чересчур требовательным. Пришлось и им поведать о Никольском и Семушкине, разъяснить ответственность за соучастие в спекуляции, а родителей Трошина и Ухова еще и неприятно удивить тем, что первый уже отчислен из института, а второй представил в деканат фиктивную справку о переломе ноги. Все это заставило сердобольных пап и мам опустить головы и надолго задуматься.
Всех «детей» разобрали, только за Леной никто не пришел, ее родители — геологи еще не вернулись из экспедиции, а бабушка плохо себя чувствовала. Лена сидела в углу, шмыгала носом и ждала, когда я освобожусь.
— Поехали, — сказал я ей, закрывая сейф.
Лена робко подняла глаза:
— Только вы бабушке не говорите… Родители через неделю приедут, я сама им все расскажу.
— Пойдем, а то дежурный передумает и придется нам топать пешком.
Уазик остановился возле подъезда, где жила Лена. Я проводил ее до двери, дождался, когда она нажмет кнопку звонка, и спустился вниз.
Водитель, выжав сцепление, повернулся ко мне:
— Куда едем, Николай Григорьевич?
— Домой.
22 сентября, пятница
04 часа 11 минут
Меня разбудил резкий, почти непрерывный звонок телефона. Я босиком кинулся к аппарату, мои родители не очень любят, когда мне звонят среди ночи. Схватив трубку, я услышал профессиональную скороговорку: «С вами будет говорить Ленинград».
09 часов 37 минут