Гамбит искусного противника
Шрифт:
— Лиля действительно является для Пети скорее закрытым гештальтом. Он ее не любит.
— Я знаю. Между мамой и этим чертом было что-то?
— Нет! — зло выкрикивает, зыркая глазами, — Ты с ума сошла, ребенок?!
— Вскрываются тайны, о которых я ни сном, ни духом! И что мне прикажешь думать?!
— Эта информация тебе никак не помогла бы. Зачем о ней говорить?
— Потому что это важно! Он был влюблен в мою маму, а…
— Я уже говорил тебе, что Петя искал отдушину!
— И как в список его отдушин попала моя мама?!
— Легко и просто, — отрезает
Теперь я смотрю на него еще пристальней, даже немного придвинулась вперед, и через почти минуту гляделок Хан сдается. Вздыхает, смотрит в потолок, словно беззвучно молится, а потом кивает каким-то своим мыслям и снова переводит внимание на меня.
— Хорошо. Хочешь правду? Получай. Как я уже сказал, у Пети и Марии были проблемы, и рождение Макса ничего не изменило. С каждым годом им становилось все сложнее и сложнее быть вместе: Петя косячил, вытворяя все, что ему в башку взбредет, Мария отдалялась. В тот год, когда это началось, у твоих родителей как раз родился Элай, и Александровские приехали к ним в гости. Видимо у Петра что-то в голове сработало, он и раньше заглядывался на Ирис, а в этот раз все выходило за все рамки. Возможно его цепляло, что у них с Марией все идет по одному, известному месту, я не знаю, но в тот год он начал проявлять Ирис знаки внимания. Ей это не понравилось, и она все рассказала твоему отцу. После этого все контакты были прерваны — все.
— Почему мне кажется, что это далеко не все?
— Потому что тебе так, наверно, хочется, но простое объяснение чаще всего самое верное.
— Бритва Оккама? Спасибо за пояснение.
— Чего ты хочешь от меня?!
— Правды!
— Я уже сказал тебе правду!
— Если она была для него отдушиной, то почему он столько лет хранил ее фотку в своем ящике стола?!
— Ирис ему отказала, и у Петра случился заскок! Он вообще в плане отношений человек странный! Я свою жену отпустил, и я искренне рад за нее, потому что знаю, что не смог бы сделать ее счастливой. Петр отпускать не умеет, и отказы не принимает — это его главная проблема.
— Мария сумела свалить.
— Мария умерла!
Вот этого я никак не ожидала. Застываю, расширив глаза, но Хан быстро поясняет.
— Она умерла при родах Матвея, он ее не трогал, да и не смог бы. Он ее действительно любил.
— А мою маму он…трогал? — с надеждой шепчу, на что получаю смешок.
— Сама как думаешь?
— Рассчитываю на отрицательный ответ.
— Правильно делаешь. Твоя мама была верна до мозга костей и любила, как одержимая, твоего отца.
— А он? — как бы невзначай спрашиваю, — Он такая же мразь, как его дружок?
Хан медлит, но недолго. На его губах появляется говорящая улыбка, которую хочется запихнуть ему в задницу, а от следующего вопроса желание только крепнет.
— Кто-то захотел узнать что-то о своем отце?
— Не грех и поинтересоваться поведением психопата убийцы. Скажем так, в научных интересах.
— О, это прогресс? Раньше он был серийным убийцей.
Фыркаю, сложа руки на груди, и отворачиваюсь, а щеки предательски краснеют. Хорошо, что Хан не стал
— Нет. Твой отец не был таким же, — я украдкой снова смотрю на свою «няню», а тот тепло улыбается, — Твой отец был очень добрым и справедливым человеком, а еще очень верным. Для него не существовало никого, кроме твоей мамы — она была его всем.
Мне от этого хочется плакать — не знаю почему, может сентиментальность какая-то внезапно проснулась, а может просто день такой? Но суть остается сутью, и что хоть как-то отогнать это состояние, я притворно-показательно цыкаю.
— С добрым ты загнул. Он — убийца.
— Он никогда не убивал тех, кто этого не заслуживал.
— Хороша причина. И кто дал ему право решать?
— Власть, — спокойно парирует, а потом вдруг придвигается и серьезно спрашивает, — Скажи мне, Амелия, ты разве не понимаешь этого чувства? И разве каждый достоин жить на этом свете?
Мне бы хотелось сказать, что да, достоин, и в любом случае это решать не нам, но я не смогла. Это было бы лицемерие, потому что мы оба знали: я так на самом деле не считала. Был один человек, которого я ненавидела и которому заслужено желала смерти, так что, наверно, есть во мне что-то от отца, нравится мне это или нет.
— Лев приедет только к вечеру. И я хочу попросить тебя, ответить на все его вопросы. Ты прекрасно знаешь, как он реагирует на всю эту тему.
— Я и не собираюсь ничего скрывать, — огрызаюсь, в ответ получая еще одну теплую улыбку.
— Маленький ежик. А теперь беги переоденься, будем готовить манты.
Я секунду медлю, а потом вдруг смеюсь — Хан поддерживает, и это прекрасное завершение странного разговора. Он оставил после себя много вопросов, на которые я обещаю себе найти ответы, но не сейчас. Сейчас я собираюсь готовить манты.
— Амелия? — у порога кухню Хан тормозит меня, а когда я оборачиваюсь, волнительно приподнимается на ноги, — Скажи мне еще одно. Петр тебя…касался?
— Если бы попытался, — спокойно отвечаю, — Я бы выпустила ему всю свою обойму прямо в башку.
Хан словно выдохнул, и я слегка улыбаюсь, но тут же добавляю уже менее уверено.
— Но он странно на меня смотрит. Так, как мне не нравится — липко.
— Зачем ты пошла на Бал?
— Помимо главной причины, я хотела расставить точки на «i».
— И какие же конкретно?
— Я хотела, чтобы он видел: я не моя мать и тем более не моя сестра.
Глава 15. Правда. Амелия
17; Июнь
Манты готовятся просто. Примерно стакан муки, одно яйцо и соль — это тесто. Его нужно завернуть в какой-нибудь мешочек и дать «отдохнуть» где-то минут сорок, и пока это происходит, заняться начинкой. Она может быть, конечно, любой, но Хан всегда предпочитал мясо. Говорит, что остальное — это так, пощекотать вкусовые рецепторы, поэтому и сейчас мы делаем из мяса.