Гамбит. Конь без масти
Шрифт:
***
Пока черви жрали и давились шестерками в ход пошли Короли. Игра перешла в ту стадию, когда каждый играл за себя на себя, и поддержки можно было ни от кого не ждать. Жаль, что никто из них этого, кроме Атласа, не понимал. Эванс же понял, к чему все шло, как только начал нанизывать картонки на жестяной штырь. Жертва. Как бы ни выкручивались игроки всемогущего эшелона, но кем-то придется пожертвовать, и выбор у них не велик. Жаль. С ними было весело, почти со всеми.
– Ты мне уже всех своих знакомых перечислил? – устало спросил Хейз, поджидая оглашения приговора одной
– Хм, пока что-то да, – Атлас многозначительно поиграл бровями. – А вот от тебя я давно историй не слышал… – хитро протянул он и толкнул штырь для чеков в сторону напарника. – Я-то так себе рассказчик, – усмехнулся Атлас, который никогда не врал.
Хейз поймал продырявленные картонки и, брезгливо осмотрев их, толкнул обратно фокуснику, колдовавшему и наводившему интригу, не стоившую выеденного яйца. Все же и так понятно. У любого фокуса есть цена. За Превращением следует Престиж, и цена перехода из одного качественного разряда в другой – жертва. Все по закону сохранению энергии. Цена этого превращения – человеческая жизнь.
– Но мне есть что еще рассказать, – испытующе посмотрел Атлас, поймав и перевернув штырь и покрутив его по примеру детского волчка. – Знаешь, Еж. Без этого рассказа престижа не будет, так только набор событий, а вот с этим дополнением все будет намного ярче, не просто же так ты тут, – намекал он на не случайное освобождение, наращивая обороты с силой давя на штырь, ввинтившийся в столешницу.
– Ладно. Я понял, – поднапрягся Хейз, когда понял, что и ему участия в фокусе не миновать. – Как ты там говоришь? Знал ты одного парня? – возвращаясь в настоящее, а не выдуманное прошлое, Хейз приготовился слушать.
– Хм, – Эванс довольно усмехнулся, отбросив «волчок», и продолжил. – Он всегда и везде был первым, – Атлас проклял иронию, а Хейз улыбнулся, оскалившись. – Всех учил жить, – продолжение далось Атласу с трудом. – Такой сердобольный был, что аж тошно, – и брезгливо скривился, со злобой выплевывая слова, что только подчеркивали их различия с братом, в чем сам Атлас начинал сомневаться.
– Только он знал, как правильно, и только он знал, что можно, а что нельзя, бесило жутко, – поднял он пласт своих эмоциональных переживаний и перешел на личное, начав делать неловкие паузы, проводил все больше аналогий, ужасался, понимая их глубину.
– И вот однажды его дружки накосячили по-крупному. Прям по полной. Один сумел отмазаться, а другой спихнул всю вину на него, – на этом месте Эванса затрясло, он говорил не о себе, но слышал только собственную историю, будто со стороны, и в жутком смятении подвел ее окончание.
– Босс поднажал, требуя компенсации и отработки, – Эванс обходил острые углы и избегал подробностей.
Хейз с удовольствием слушал именно этот рассказ, облокотившись о стол, и подпер ладонями подбородок, будто чувствовал весь подтекст и наслаждался им. Мусолил его, как потрепанную колоду в руках, подталкивал к безумию, которое все равно, что гравитация.… И Атлас сорвался в пропасть, замолчав на полуслове.
– И босс ее получил, – закончил он за Эванса, скептически хмыкнув, и обмахивался веером из карт,
– Как сказать, – Эванс отошел от оцепенения, сообразив, наконец, к чему его подводил его фокусник.
Он и в правду был так себе рассказчиком, о чем уже предупреждал. Что скрывать, общение всегда давалось Атласу с трудом, и рассказы были не по его части. Он человек действия, остальное – к Ашеру. Наверное, единственное их явное различие, спустя прожитые годы.
– Получил, правда, через десяток лет и в четыре раза меньше, – хмыкнул Эванс, а Хейз отрывисто захохотал.
– А что стало с тем парнем? – Хейз задал наводящий вопрос, снова подталкивая, но не нажимая. Осторожно, будто видел грань, которую нельзя переходить, ведь искусный манипулятор и эмоционально-нестабильный псих от природы на интуитивном уровне видел, в какую сторону уводить разговор, чтобы получить нужные сведения.
– Никто не знает, – Атлас по-галльски пожал плечами, пряча взгляд в тусклом свете, пробивавшемся сквозь кладбище дохлых мух.
Как ни крути, а что Кельт жив доподлинно Хейз не знал, по крайней мере, не от Атласа, и как бы змееныш не пытался вывести его на чистую воду, Норзер не настолько прямолинеен, чем никогда и не отличался.
– Он вечно гнался вперед… – прыснул Атлас, а голову от аналогии заломило.
– Быстрее, выше, сильнее? – заискивающе спрашивал Хейз.
– Ммм, типа того, – стоя на минном поле из неудобных вопросов, Эванс отвечал очень уклончиво.
Оказаться участником престижа Хейз никак не хотел и предоставил эту участь первому по хронологии Кельту. Тому ни в первой умирать во славу земли нордэмской, так пусть это станет их семейной традицией.
– Выше и сильнее – точно про него. Взлетал к Солнцу, и на нем же сдох, – на этом месте своего рассказа Атлас искренне улыбнулся. – Забыл, что может обжечься, – не слышалось ни тени сожаления о потере брата, скорее осуждение его неосмотрительности, и опять различия в этом только радовали второго по хронологии Кельта.
– За чужими недостатками не видел своих, – о своих Атлас точно знал, но усердно молчал. – Это его в итоге и погубило… – что было правдой в каждом сказанном слове, если исключить метафоры.
– То есть, твой брат откинулся в угоду своим неуемным лидерским качествам? – с осуждением и неким разочарованием подытожил змееныш, присвистнув и заскучав. – Не бабло, не слава, а тупо: его собственное «я»? – на этом месте разочарование Ежа достигло кульминации, а скука окончательно затмила взгляд мутно-зеленых глаз.
– Именно, – с неким сожалением ответил Атлас, согласившись со словом «тупо».
Спустя много лет, Атлас понимал, что брат не мог иначе. Среда, наследственность, воспитание сделали свое дело, и Кельт с его гипертрофированной ответственностью всегда тащил на себе не только груз своих проблем. Это Атлас понимал уже сейчас. Понимал, насколько сильно в личности брата нашли отпечаток прошлые события: смерть отца, они с Мией, собственная семья, оставшиеся у него на руках, контузия, из-за которой о службе в ВВС можно было забыть и, конечно же, Романо, наседавший на него, как на родного.