Гамбургский счет: Статьи – воспоминания – эссе (1914–1933)
Шрифт:
(Любопытна здесь игра на самом имени Александра.) Идеал поэта дан в стихах:Злата искать ты мог бы, как ищут другие,Слепо служа страстям богатых и сильных… … . жар к добродетели строгой,Ненависть к злу и к низкой лести презренье.
Автобиографичны и литературные неудачи Евдора:Кроме чести, всем я жертвовал Музам;Что ж мне наградой? – зависть, хула и забвенье.…Льстяся надеждой, предстал он на играх Эллады:Демон враждебный привел его! Правда: с вниманьемСлушал народ… …но судьи поэтовВажно кивали главой, пожимали плечами,Сердца досаду скрывая улыбкой насмешной.Жестким и грубым казалось
Все это очень прозрачно. Катенин в 1835 г., в письме к Пушкину, указал, кого он разумел под именем Феокрита. Единственно уважаемый Феокрит был Пушкин. Катенин пишет в 1835 г. Пушкину: «Что у вас нового, или лучше сказать: у тебя собственно? ибо ты знаешь мое мнение о светилах, составляющих нашу поэтическую Плеяду, в них уважал Евдор одного Феокрита<…>»(«Архаисты и новаторы», с. 161 – 162).
Жестко и грубо писавший Катенин умел писать. Удар дошел до Пушкина.
Тынянов также вскрывает двупланный смысл катенинской «Старой были», посвященной Пушкину и написанной, за исключением песни грека, метром «Песни о вещем Олеге».
Из двух стихотворений Тынянов строит сложную и точную историю литературной борьбы.
Умение вскрывать документы важнее новых документов, потому что очень частоновые документы второстепеннее{263}.
Мы знали историков литературы, работающих системой мозаики. Но слова звучат тогда, когда знаешь цель разговора.
Тынянов овладел тайной истории и сделался романистом.
Глава о романисте-историке
В изображении Грузии Тынянов-романист изменил заветам Тынянова – историка литературы.
«Там, где кончается документ, там я начинаю.
Представление о том, что вся жизнь документирована, ни на чем не основано: бывают годы без документов. Кроме того, есть такие документы: регистрируется состояние здоровья жен и детей, а сам человек отсутствует. И потом, сам человек – сколько он скрывает, как иногда похожи его письма на торопливые отписки! Человек не говорит главного, а за тем, что он сам считает главным, есть еще более главное. Ну, и приходится заняться его делами, договаривать за него, приходится обходиться самыми малыми документами. Важные вещи проявляются иногда в мимолетных и не очень внушительных формах»(«Как мы пишем»).
Весь цикл глав о Грузии написан по документам, по письмам людей, которые захватили страну, и притворялись, что они спокойны, и писали письма о балконах.
Тынянов знает, что Грузия – страна, как и Персия, что это не подмосковное Грибоедовых, что это не только исторический объект, но и исторический субъект.
В своих романах он стоит на фактах нового знания.
Но с романистом часто происходит то, о чем теоретик Юрий Тынянов говорит так:
«Я думаю, что три четверти людей, так или иначе образованных, до сих пор обходятся тем фактом, что Солнце движется вокруг Земли. Все, или по крайней мере многие, учили в школе, что Земля движется вокруг Солнца, но из этого знания до сих пор как-то ничего и не получилось.
Знание – знанием, а сознание – сознанием:
Нужно совершить над собою величайшее усилие для того, чтобы увидать этот факт. И в самом черновом, учебническом виде факты таковы.
Я не во всем согласен с картой путешествия Вазир-Мухтара и узнаю в ней Персию, узнаю Россию и не узнаю Грузии.
В романах Тынянова есть еще не раскрытые документы, есть показания современника, не освобожденные от искажения.
Толстой так описывал вход Багратиона в клуб, где устраивал обед сам граф Ростов:
«В дверях передней показался Багратион, без шляпы и шпаги, которые он, по клубному обычаю, оставил у швейцара. Он был не в смушковом картузе, с нагайкой через плечо, как видел его Ростов в ночь накануне Аустерлицкого сражения, а в новом узком мундире с русскими и иностранными орденами и с Георгиевской звездой на левой стороне груди. Он, видимо, сейчас, перед обедом, подстриг волосы и бакенбарды, что невыгодно изменяло его физиономию. На лице его было что-то наивно-праздничное, дававшее, в соединении с его твердыми, мужественными чертами, даже несколько комическое выражение его лицу.<…>Он шел, не зная, куда девать руки, застенчиво и неловко, по паркету приемной<…>».
Если бы Толстой зашел в Мцхетский собор, что и сейчас стоит на берегу озера Загэса, он увидел бы, что весь пол этого собора вымощен могильными плитами царей Грузии Багратидов. Увидел бы собор и понял бы, что быть принятым в доме графов Ростовых для Багратиона было средней честью и что вообще Багратион знал, куда девать руки.
Нам трудно писать историю России, потому что пишем мы ее из Москвы.
Даже в работах Покровского встречаются такие ошибки, как вписывание польского вывоза хлеба, который проходил через Ригу (транзитом), в русский вывоз.
Такая ошибка есть и в романе «Смерть Вазир-Мухтара».
Слишком провинциальна Нина Чавчавадзе. Тынянов поверил документам. Он не смотрел в Зугдидах альбом Нины и не представлял ее в кругу грузинских поэтов, не учел ее связи с мингрельским домом, где стоит мебель, подаренная Наполеоном. Не учел связи дома Чавчавадзе с борьбой за Сванетию.
Александр Гарсеванович Чавчавадзе, отец Нины, боролся с русскими в 1804 году, будучи камер-пажом. Воевал против персов и Наполеона. Был начальником области Армянскойи великим грузинским поэтом.
Любопытно было бы проверить влияние грузинской поэзии того времени на тематику и образы поздних вещей Грибоедова.
Сами Чавчавадзе феодалы. Их сложные отношения с русским двором, конечно, нуждались в раскрытии в романе.
Грибоедов мечтал быть вице-королем, ему нужна была опора, и бедный русский дворянин, крупный чиновник, женился на дочери крупнейшего представителя дворянских партий, связанных с владетельными домами.
Благочестивая легенда превратила Нину Чавчавадзе в провинциалку, и памятник в подземелье монастыря, под горою Давида, вправо от фуникулера, стоит над легендой и определен ею русской мистифицирующей надписью.