Гамбургский счет (статьи – воспоминания – эссе, 1914 – 1933)
Шрифт:
Пушкин не мог ее показать, потому что тогда надо было бы дать пугачевский тыл.
В общем, идеологически «Капитанская дочка» – произведение остроумное и блестяще выдержанное.
Эстетические же ее штампы делали вещь приемлемой и не для ее класса.
Дальнейшая судьба вещи
Сама «Капитанская дочка» со временем эстетизируется. Ее положения теряют (очень быстро) свою установку. Они становятся чисто эстетическим материалом.
Возникает оренбургская степь Пушкина. Эстетизированный материал, в самом начале заключающий в себе чисто формальные моменты,
Когда наступил пугачевский юбилей, то спокойно решили – роскошно издать «Капитанскую дочку».
Протестовали башкиры, находящиеся вне наших эстетических привычек.
Но вещь действительно потеряла свое первоначальное значение. Она отделилась от задания.
Для читателя исторический материал, поставленный рядом с эстетическим, создал другое произведение, не то, которое хотел писать Пушкин. История удавшегося памфлета обычно и есть история его использования не для первоначального употребления.
Блестящий пример анализа такого явления представляет не опубликованная еще работа Осипа Брика о первой и второй редакции «Отцови детей»{206}.
Первоначальная значимость явления часто оживает при попытках перевести произведение на другой материал.
Относительно Пушкина
К Пушкину мы относимся производственно.
Как техник к технику.
Если бы он жил, то мы бы (он был бы иной) голосовали, принять ли его в «Новый Леф».
Затем мы бы попытались достать ему представительство в Федерацию писателей.
Нас бы спросили: «Скольких писателей товарищ Пушкин представляет?»
Тут воображение меня покинуло.
Впрочем, что такое сейчас Пушкин?
Приведу цитату из Л. Войтоловского(«История русской литературы». ГИЗ, 1926, с. 28):«Это дворянская литература, до мельчайших подробностей воспроизводящая быт и нравы дворянского сословия тех времен. Онегин, Ленский, Герман, кн. Елецкий, Томский, Гремин<…>.В их лице Пушкин дает<…>.
Сообщаем небезызвестному ученому Войтоловскому, что перечисленные им типы суть баритонные и теноровые партии опер, что и обнаруживается упоминанием Гремина (мужа Татьяны? – «Любви все возрасты покорны»?), которого (Гремина) нет у Пушкина.
Нехорошо изучать русскую литературу (социологически) по операм.
Душа двойной ширины
У наших писателей душа двойственная. По крайней мере, так выясняют критики. Они не находят в писателе единства стиля.
Беру отрывок из новой книжки И. М. Гревса «История одной любви» («Современные проблемы», 1927):
«Наконец, об оригинальном своем рассказе «Степной король Лир» Тургенев – со страхом перед ожидаемым судом П. Виардо в очень решительном, неприятно резком стиле, к которому он иногда спускается, к сожалению, в разговорах и в интимной переписке, допуская острый контраст изяществу его подлинного литературного языка, – дает собственную, безусловно несправедливую характеристику тому же Пичу (16 апр. 1870): «Я закончил повесть; по своей грубости она производит на меня впечатление большого зада,но не в рубенсовском стиле – с розовыми щечками, нет, совсем обыкновенного, тучного и бледногорусского зада»{207}.
Сколько
Какая путаная фраза!
Безграмотно. Так пишут профессора. Терминологию с запрещенными словами мы можем найти и у Толстого (например, его сравнение поэзии и прозы с анальными объектами). Здесь не личность художника. Толстой и Тургенев не похожи. Здесь две традиции, обусловливающие стиль литературы и интимного письма.
Так русская аристократия по-русски говорила иногда нарочно простонародно.
Жанры выбираются. Не две души, а несколько жанров.
Строй души в литературе темперирован. Играй на черных, а четверти тонов нет… Все это еще более суживает понятие о литературе как о высказывании души.
Литературные жанры существуют в писателе, как свойства черного кролика в белом, рожденного от черного и белого.
Выбрейте его на морозе. Вырастут черные волосы.
В зоологии это делаетЗавадовский{208}.
Изменения климата – это внелитературный факт.
«Таким образом, ответ животных тканей на внешние раздражения – в нашем случае холод – определяется всецело наследственным свойством живого существа, определяется внутренними силами,в нем заложенными»{209}.
А. Веселовский иногда подходил к этой мысли.
Куда идет Горький
«Самгин» ни к чему не приспособлен. Это вообще беллетристика, которая вообще печатается. Вещь невозможная, как не может существовать вообще здание.
Нужно иметь какое-то безотчетное уважение к великой литературе, и не нужно иметь представления о пользе давления техники, чтобы так печатать писателей.
Ловят сома из номера в номер. Изменяет Фын Юй-Сян, происходят события в Ухане, в Вене революция, а сом все еще ловится. Это совершенно комично по несовпадению темпа романа с темпом газеты, в которой он печатается. Не может же быть, чтобы человек, прочитавший о событиях в Вене или о каких-нибудь других событиях такого характера, спросил: «Ну, а что сом? Поймали его или нет?»
Сома не поймали, и вообще оказалось, что мужики обманывают интеллигенцию.
Я не против самого романа Горького, хотя Горький сейчас с целым рядом других писателей, главным образом начинающих, – жертва установки на великую литературу. Но если возражать против сома по существу, то можно сказать, что сом этот произошел по прямой линии от рыси из «Крестьян» Бальзака. Там так же ловили несуществующую рысь, и так же ею крестьяне обманывали интеллигенцию.
Таким образом, сом, плавающий на страницах газеты, – сом цитатный.
Горький очень начитанный бытовик.
Андрей Белый
Андрей Белый ходит по Тифлису, нося за спиной единственный в городе зонтик – черный. Жара градусов 30 в тени, и небо без дождя. Тифлисцы не ходят по улице после 4-х часов, а, по преимуществу, стоят, все одетые одинаково в белое, и все никуда не идут. Так они стоят, покамест светло, и так стоят, когда стемнеет. Посреди них ходит Андрей Белый в панаме, седой и с черным зонтиком.
Черные зонтики в Грузии и Аджаристане, кроме него, носят пастухи и контрабандисты. Пастухи обычно потому, что солнце очень ярко.