Гамбусино
Шрифт:
Наоборот, был счастлив тем, что мог делать для вас — пусть даже незначительное — добро. Но теперь ноша стала слишком тяжелой для моих плеч! С приходом этих гнусных гачупинов я почувствовал, что сердце мое разрывается в груди! Рыдая в отчаянии, я видел, как грабили ваши дома, как зверски убивали наших братьев! И — увы! — я не мог помешать, потому что мне самому, вашему алькальду, угрожала смерть! А раз я бессилен вас защитить, я предпочитаю удалиться. Это лучше, чем быть свидетелем ужасающих злодеяний! Прощайте, я расстаюсь с вами. Простимся — я сейчас ухожу,
Невозможно описать действие этой искусной речи на простых людей!
Едва прозвучало последнее слово над взволнованной толпой, как в церкви раздались душераздирающие крики, рыдания, богохульства и угрозы.
Все говорили разом; мужчины грозили кулаками небу, женщины рыдали, поднимая своих детей над головами; толпа пришла в исступление.
Алькальд стоял на кафедре, подняв руки, словно для проклятия, откинув голову назад. Со сверкающим взглядом и сжатыми губами он был похож на злого духа, призывающего к ненависти, ярости и мести.
— Прощайте! — Его громовой голос перекрыл общий шум. — Час нашей разлуки настал!
— Нет, нет! Оставайтесь! Оставайтесь с нами! Что будет с нами без нашего алькальда?! — закричали индейцы, теснясь вокруг кафедры.
— Бог вам поможет, братья!
— Нет, нет! Говорите! Говорите, дон Рамон!.. Мы будем слушаться вас!.. Приказывайте нам!.. Что нужно делать?.. Мы ваши дети, не покидайте нас… — повторяли они с мольбой.
Алькальд грустно покачал головой.
— Нет, нет, — твердо сказал он. — Я не могу согласиться на вашу просьбу. Кто может мне поручиться, что завтра, когда вы успокоитесь, малодушие и страх не появятся в ваших душах? Кто может мне поручиться, что вы не забудете ваших обещаний, что вы трусливо не предадите меня врагам за горсточку золота? Повторяю вам, братья мои: не задерживайте, отпустите меня, пока еще есть время, пока спят гачупины и я могу избежать их ярости!
— Нет, нет! — закричали индейцы. — Останьтесь с нами! Вы наш вождь, мы умрем за вас! Мы не предадим вас! Ведь вы одной с нами крови, у нас общая цель! Мы будем повиноваться каждому вашему слову, каждому вашему движению, что бы вы ни приказали!
Алькальд молчал. Он давно уже принял решение и отлично знал, как поступит, но стоял неподвижный и молчаливый, бледный и сумрачный, как будто в его сердце происходила борьба.
Толпа, минуту назад такая возбужденная и шумная, замерла, устремив на него горящие глаза, со страхом ожидая решения, которое он произнесет.
В церкви наступило такое глубокое молчание, что можно было услышать биение сердец в груди этих людей.
Наконец дон Рамон поднял голову и взором, полным невыразимой печали, оглядел толпу, окружившую кафе.
— Вы говорите, что будете послушны? — с сомнением сказал алькальд.
— Да, да, приказывайте нам! Дайте нам оружие! Оружие!
— А-а! — торжествующе
Последним усилием падре Линарет вырвался из державших его рук и ринулся к кафедре:
— Братья мои! Заклинаю вас во имя бога, чей образ перед вами, выслушайте меня! Я ваш пастырь, ваш духовный отец. Я тоже люблю мою страну, я тоже хочу для нее свободы, но она не может быть завоевана ни убийством, ни коварством! Вы — мирные жители, а не солдаты. Предоставьте другим защищать вас, вернитесь в свои жилища, чтобы оберегать своих жен и детей! Если вы их покинете, гачупины безжалостно убьют их! Во имя этих невинных созданий — умоляю вас, одумайтесь!..
Яростный рев толпы прервал речь священника.
Его бессильный голос потонул в шуме. Священника стащили с кафедры, повлекли к ризнице и, не причинив ему никакого вреда, втолкнули туда. Несколько индейцев стали перед дверью, чтобы преградить ему выход.
Дон Рамон холодно и бесстрастно наблюдал за этой сценой. На губах его была презрительная усмешка.
Своим упорным сопротивлением и неуместным противодействием общему порыву падре Динаре не только не помешал торжеству алькальда, а, наоборот, сыграл ему на руку. Когда священник исчез и люди немного успокоились, алькальд движением руки потребовал тишины. Все замолчали.
— Итак, — сказал дон Рамон, — вы готовы мне повиноваться?
— Да, да! — закричали индейцы.
— Поклянитесь! — вскричал алькальд громовым голосом, протягивая руки к образу Христа, возвышавшемуся над алтарем.
Все присутствующие мгновенно повернулись к алтарю, но не для того, чтобы поднять правую руку, как это делается в старой Европе при клятве: они опустились на колени, подняли головы и скрестили большие пальцы обеих рук — по индейскому обычаю, который перешел к ним от древних инков. Эта клятва священна и нерушима. Дон Рамон, сам индеец, знал это. Улыбка торжества появилась на его губах.
— Вы клянетесь подчиняться мне во всем? — спросил он. Глаза его горели, он тяжело дышал.
— Клянемся! — вскричали все. — Мы клянемся жить и умереть с вами, чтобы завоевать независимость нашей страны!
— Хорошо, — сказал алькальд, — бог принял вашу клятву. Теперь она не может быть нарушена!
— Оружие! Оружие! — кричали индейцы.
— Оружие? Вы его получите! — сказал алькальд. — Дядя Пичо… — прибавил он, обращаясь к пономарю, который стоял неподвижно у кафедры, — раздайте оружие и боевые припасы, которые я вам доверил!
Пономарь повиновался. Тотчас же началась раздача. Пичо и его помощники вкладывали столько горячности и рвения в выполнение задания, что менее чем в десять минут все оружие — сабли, пики, луки, стрелы, ружья — перешло в руки индейцев, потрясавших им с дикой яростью.
Дон Рамон понимал, как важно немедля воспользоваться возбуждением толпы; поэтому, как только раздача оружия была закончена, он схватил мачете и, потрясая им над головой, вскричал:
— Теперь, друзья, будем думать только о мести! Смерть гачупинам!