Гамлет, или Долгая ночь подходит к концу
Шрифт:
— Ей бы следовало внушить это. Сын на нее ужасно влияет. В Элис появилось что-то жесткое, раньше этого никогда не было. О да, я знаю госпожу Элис. Что с ней будет? Временами она меня просто пугает. Неужели вы ничего не замечаете, доктор?
— Мисс Вирджиния, ничего страшного не произошло. Для такого курса лечения надо иметь крепкие нервы. Мы здесь вовсе не занимаемся сочинением сказок `a la «Тысяча и одна ночь».
— Крепкие нервы только у вас, доктор.
В смущении доктор поднял руки, как бы сдаваясь.
Старая гувернантка:
— Что вы, собственно, затеяли,
Врач:
— Да, это в самом деле так.
— Но к чему тогда наши истории о средних веках и тому подобное? Берите пациента в клинику; изучайте причину болезни, помогите ему научным путем познать истину. У вас же разработаны соответствующие методы. Он хочет дознаться до какой-то определенной правды… Но как он обнаружит эту правду здесь, в доме, в данных условиях? Чем ему помогут наши истории?
— Не беспокойтесь. Эдвард найдет ту правду, которую ищет.
— Боже мой, но каким образом? И какой ценой? Разве вы не видите, что в этом доме все страдают?
— Не преувеличивайте. Как-никак я при сем присутствую. И буду наблюдать еще тщательней.
— Доктор, ваши наблюдения не помогут. Вы должны забрать его в клинику. Правда!.. Не представляю себе, о чем идет речь. И какую правду он, во имя всех святых, намерен узнать? Он обнаружит только то, что покажется ему истиной.
Доктор задумчиво взглянул на гувернантку.
— А разве другая истина вообще существует? Какую другую истину вы знаете? Испытание состоит как раз в том, найдет ли он истину, какую ищет, в нашем случае это самое важное. И вот еще: следует проверить, поставит ли Эдварда на ноги соприкосновение с истиной.
Гости разбились на кучки. Доктор поднялся. Седая мисс Вирджиния засеменила рядом с верзилой врачом.
— Доктор, неужели и вправду нет другого метода, кроме того, что вы применили? Этот метод, по-моему, бесчеловечен.
Доктор нагнулся к своей собеседнице и с улыбкой шепнул:
— Вы не могли бы стать доктором, мисс Вирджиния.
Все расселись по своим местам.
Слово взял Джеймс Маккензи, брат Элис. Он не заставил себя долго упрашивать. Решение он принял заранее. Решил не касаться «Гамлета». В этом вопросе он не мог пойти на поводу у Эдварда. Тем не менее он хотел говорить, рассказывать, хотел, в частности, нарисовать лорда Креншоу таким, каким тот, по его мнению, был.
Все они видят Гордона в ложном свете. Эдвард исподтишка нападает на него. Элис послала за мной для того, чтобы я поддержал ее, но она во мне обманулась.
Джеймс Маккензи питал слабость к Гордону, своему пышущему энергией зятю, человеку невиданных
После разговора с Эдвардом Джеймс взялся за Шекспира, перелистал «Гамлета» и дал волю фантазии, а потом наткнулся на «Короля Лира». Король Лир был, пожалуй, в чем-то схож с Гордоном Эллисоном. Что-то в Лире напоминало старого рыцаря из легенды о Жофи, только у Шекспира он стал главной пружиной действия, и окружение у него было соответствующее.
Джеймс Маккензи сразу же ухватился за свою мысль. Кстати, он знал историю короля Лира особенно хорошо. Это было связано с его занятиями кельтским эпосом. И вот Джеймс начал думать и прикидывать. День-другой он просидел взаперти, чтобы собраться с мыслями. Хмурая, почти застывшая физиономия Элис укрепила Джеймса в его решении выступить в защиту Гордона, нарисовать сестре и Эдварду подлинный портрет Эллисона.
Итак, Джеймс Маккензи, изысканный профессор с благородными чертами лица, начал свой рассказ:
— Я буду говорить о Гамлете, но только позже. Ты не возражаешь, Эдвард, если до этого я изберу другую тему?
— Пожалуйста, дядюшка, времени у нас достаточно. Как хочешь.
— Спасибо. С тех пор как лорд Креншоу поведал нам историю молодого рыцаря Жофи (рассказав о его приключениях дома и в Антиохии совсем иначе, чем описывается в старой легенде), с тех самых пор меня занимает одна тема, имеющая некоторые точки соприкосновения с этой историей. Речь идет о сюжете, который заинтересовал Шекспира, и на его основе он создал трагедию. Что, однако, происходило в действительности, никому не известно. Во всяком случае, с уверенностью ничего сказать нельзя. Словом, дело обстоит так же, как в случае с Жофи и Крошкой Ле.
Лорд Креншоу описал семью рыцаря, особенно сына рыцаря, всю подноготную которого он нам раскрыл, если мне будет позволено так выразиться. Седого рыцаря, то есть родоначальника, Гордон вольно или невольно задвинул в тень. Я поступлю иначе. Мне хотелось бы рассказать об отце иного рода, рассказать об иной судьбе. Мой герой — король Лир.
— Ах, так, — произнес лорд Креншоу. — Хорошая идея, Джеймс. Мы подыграем друг другу. Я нашел тему, а ты рассмотришь другой ее поворот.
Маккензи:
— Может быть, не совсем так. Все мы знаем трагедию Шекспира, великую, ужасную, потрясающую трагедию, в центре которой стоит образ старого короля, истерзанного его семьей. Но разве таков был король Лир? Все это поистине театральная интерпретация. Но давайте исключим из трагедии Лира все чисто сценическое: аранжировку, произвольное истолкование характера — словом, все, без чего не бывает героической драмы. Что останется? Лорд Креншоу, непревзойденный мастер рассказа, придал мне мужества и подвигнул на то, чтобы я задал этот вопрос. Кто был в действительности король Лир? Я занимался этой проблемой раньше. Уже давно. А теперь вернулся к прерванной работе, перелистал свои записи. Нашел кое-что в здешней библиотеке, пришлось этим удовольствоваться.