Гамлет, или Долгая ночь подходит к концу
Шрифт:
Так Гордон Эллисон, мечтавший отделаться от приставаний детей, протащил свою гениальную идею: рассказы взамен дискуссий. Он хотел спастись от перекрестных допросов, уйти в ту область, где чувствовал твердую почву под ногами. Его спросили, как он себе это представляет. Он сказал (предварительно все обдумав), что они соберутся как-нибудь вечерком своей семьей или с гостями (темы рассказов, собственно, заинтересуют не только членов семьи, и не стоит ограничиваться семейным кругом). И вот, собравшись, они серьезно, без помех, мирно и по-деловому будут доискиваться правдивого ответа на тот вопрос, какой здесь поставлен, доискиваться
Так Гордон Эллисон тешил себя новым планом.
— Ты ведь уверен, Эдвард, что мы нарочно заставляли тебя блуждать в потемках. Что нам недостает прямоты. Возьмем же быка за рога.
— Я никогда этого не утверждал, — сказал Эдвард.
— Как бы то ни было, я в вашем распоряжении. Ставлю на кон свою незапятнанную репутацию. Предлагаю вместе с тобой, с Кэтлин и любым третьим — кто захочет — доискиваться правды, и только правды, чистой, полной, неприкрашенной правды.
— Грандиозно, отец, — похвалила Гордона Кэтлин.
— Я хочу, следуя своим наклонностям, перевести дискуссию из абстрактной плоскости в иную, где мы приблизимся к истине, которая и в самом деле — тут Эдвард прав — тесно связана с отдельными личностями, с человеческими судьбами, можно сказать, неотделима от них. Но как это сделать, вот в чем вопрос? Короче говоря, я намерен первым выразить свою точку зрения с помощью примера, с помощью связной истории. Я буду рассказывать и посмотрю, убедят ли вас мои доводы. А потом пускай рассказывают другие. Но вы, если хотите, можете выбрать и иной метод.
Элис удивилась, услышав от детей ошеломляющую новость.
— Чья это идея?
Кэтлин засмеялась:
— Мы приставали к папе. Тогда ему пришла в голову эта мысль.
Элис повернулась к Эдварду:
— Ну и как, Эди, тебе нравится? Это доставит… тебе удовольствие?
— Сначала я хочу узнать, как ты к этому относишься, мама.
— Я? Я думаю… — она поколебалась секунду, — отец уже очень давно ничего не рассказывал. Собственно, я даже не помню, когда он в последний раз подсел к нам и что-то рассказал… наверное, совсем давно, Кэтлин была еще маленькой. Во всяком случае, с его стороны это очень мило. Надо его поблагодарить.
Эдвард:
— Да, мне его затея по душе. Он сделает над собой усилие. Это чего-нибудь да стоит.
Элис:
— Верно, Эди, отец приносит тебе жертву. Это совсем не в его духе. Все это ради тебя.
— Извини, мама. Должен ли я попросить отца не рассказывать? Тебе так хотелось бы?
Он взглянул на мать… Какой у нее страдальческий взгляд! Она опустила глаза.
— Поступай как хочешь, Эди. Решай, как ты считаешь правильным.
— Я говорю «да». Ты согласна, мама?
— Да.
В то время доктор Кинг как раз нанес очередной визит Эллисонам. Он наблюдал за состоянием своего бывшего пациента, сына его друга Гордона. Доктору сообщили о намерении Гордона устроить для развлечения Эдварда нечто вроде фестиваля рассказов, в котором примут участие все; Эдвард все еще в напряжении, в беспокойстве и, словно ищейка, бродит по дому.
Доктор уперся палкой в пол (он сидел в библиотеке у Гордона) и легонько засопел — это был признак того, что Кинг удивлен
— Гляди-ка, все будут рассказывать. Кому пришла в голову эта идея?
Гордон ответил:
— Я хотел прекратить нескончаемый абстрактный спор о вине и ответственности. Надо рассматривать конкретные случаи.
— Рассказывать ты умеешь, это известно. Твоя профессия.
Врач опустил подбородок на серебряный набалдашник палки и, устремив взгляд снизу вверх на друга, стал его разглядывать.
— Он… Эдвард и тут попытается тебя прощупать…
— Понимаю. Уже давно понял. Какое-то странное недоверие. Что мне скрывать? Именно потому я и хочу отдать себя на его суд и покончить с этими болезненными, невысказанными упреками. Разве я виноват в его состоянии? Из чего это следует? Разве я послал его на войну? Свой тяжелый крест он должен нести храбро и с достоинством, считать, как другие, за честь.
Врач:
— О чем он спрашивает? Только о войне?
— Война — лишь предлог. Его интересуют люди, в чем-то, по его мнению, виновные.
— Кого он имеет в виду, тебя или госпожу Элис?
Нахмурившись, Гордон не отвечал.
— У таких больных это бывает. Ты не должен нервничать. Они спрашивают о самых невероятных вещах.
— Ничем не могу помочь. К тому же я не в том возрасте, когда люди выставляют свою жизнь напоказ и пишут мемуары. Элис тридцать восемь лет.
— Возраст здесь ни при чем. Итак, ты решил рассказывать.
— Да. В это время он по крайней мере будет сидеть тихо. Я буду рассказывать. Он ведь постоянно что-то разнюхивает у нас в доме. Раньше это было ему не свойственно. Знаю — симптом болезни, но как-никак это его родительский кров. А не мусорное ведро, в котором ищут кость.
— Не волнуйся, Гордон.
— Его следовало оставить в клинике. Семья не для таких, как он. Конечно, все это устроила Элис. Но я уверен, и она не представляла себе, что из этого выйдет. Чего он хочет? В кого метит? В семью? В меня? Иногда я думаю: вот он бродит и бродит, а потом вдруг возьмет и подставит мне ножку. Ты можешь его понять? Разве я — ответь мне — бросил бомбу, которая уничтожила их крейсер? И разве моя вина — я еще раз спрашиваю, — разве моя вина, что он воевал? Ты ведь помнишь, он на этом настаивал. Если бы он не пошел сам, ему бы дали спокойно доучиться в университете. После войны тоже нужны люди. Мне хочется, Бен, все это подробно обсудить, но на свой лад, в присутствии других, пусть они меня проверят, пусть выяснят мою точку зрения. А то он ведет себя словно прокурор. От мальчика я этого не заслужил.
Врач успокаивающе заметил:
— Ты не должен его упрекать. Скажи лучше: о чем ты будешь рассказывать?
— Пока еще не решил.
— Не торопись. Как бы то ни было, это заинтересует всех, кого вы пригласите.
Прощаясь, доктор Кинг выразил сожаление, что не сможет присутствовать на их вечерах с самого начала. Он будет приезжать, как только освободится.
Гордон проводил врача в переднюю и с гордостью прошептал:
— Во-первых, я хочу рассказать ему о том, что интересует сейчас любого мыслящего человека; во-вторых, о том, что каждый отец обязан сообщить своему сыну, если желает ему добра; просветить его, хоть и не ставя все точки над «i», — что есть брак, любовь, семья. Кстати, тем самым я исполню свой родительский долг и по отношению к Кэтлин.