Ган Исландец
Шрифт:
— Очень вам благодарен, поручик, за эти семейные тайны. Но, быть может вы и без того слишком много распространялись о них?
— Грубиян прав, — подумал поручик, закусив себе губы. — Эй! Тюремщик! Тюремщик! Проводи этого господина к Шумахеру, да не ворчи, что я отцепил у тебя ночник о трех рожках с одной светильней. Мне интересно было рассмотреть поближе вещицу времен Скиольда-Язычника или Гавара-Перерубленного, и к тому же теперь вешают на потолок только хрустальные люстры.
Между тем как молодой человек и его проводник проходили по уединенному саду крепости,
IV
Между тем слуга с двумя лошадьми въехал на двор дома дронтгеймского губернатора. Соскочив с седла и тряхнув головой с недовольным видом, он хотел было отвести лошадей в конюшню, как вдруг кто-то схватил его за руку и спросил:
— Что это! Ты один, Поэль! А где же твой барин? Куда он девался?
Этот вопрос сделан был старым генералом Левином Кнудом, который, приметив из окна слугу молодого человека, поспешил выйти на двор. Устремив на слугу испытующий взор, он с беспокойством ждал его ответа.
— Ваше превосходительство, — ответил Поэль с почтительным поклоном, — моего барина нет уже в Дронтгейме.
— Как! Он был здесь и уехал, не повидавшись со мной, не обняв своего старого друга! Давно он уехал?
— Он приехал и уехал сегодня вечером.
— Сегодня вечером!.. сегодня вечером!.. Но, где же он остановился? Куда отправился?
— Он сошел с коня на пристани у Спладгеста и переправился в Мункгольм.
— А!.. Кто бы мог думать, что он так близко… Но зачем его понесло в замок? Что он делал в Спладгесте? Вот поистине странствующий рыцарь! А виноват в этом все я: к чему было давать ему такое воспитание? Мне хотелось, чтобы он был свободен, не смотря на свое сословие…
— Ну, нельзя сказать, чтобы он был рабом этикета, — заметил Поэль.
— Да, но за то он раб своих прихотей. Однако, тебе пора отдохнуть, Поэль… Скажи мне, — вдруг спросил генерал, на лице которого появилось озабоченное выражение, — скажи мне, Поэль, порядком вы колесили?
— Нет, генерал, мы прибыли сюда прямо из Бергена. Мой барин был не в духе.
— Не в духе! Что бы это могло произойти у него с родителем? Может быть ему не по душе этот брак?
— Не знаю, но говорят, что его светлость настаивает на этом браке.
— Настаивает! Ты говоришь, Поэль, что вице-король настаивает? Но если он настаивает, значит Орденер противится.
— Не могу знать, ваше превосходительство, только мой барин был не в духе.
— Не в духе? Знаешь ты, как принял его отец?
— В первый раз — это было в лагере близ Бергена — его светлость сказал ему: «Я не часто вижу вас, сын мой». — «Тем отраднее для меня, государь и отец мой, — ответил мой барин, — если вы это замечаете». Затем он представил его светлости подробный отчет о своих поездках по северу, и вице-король одобрил их. На другой день, вернувшись из дворца, мой барин сказал мне: «Меня хотят женить; но сперва мне необходимо повидаться с генералом Левином, моим вторым отцом». Я оседлал лошадей, и вот мы здесь.
— Правда ли, мой добрый Поэль, — спросил генерал голосом,
— Точно так, ваше превосходительство.
— Горе мне, если этот брак не пришелся ему по сердцу! Я готов скорее впасть в немилость у короля, чем дать свое согласие. А между тем — дочь великого канцлера обоих королевств!.. Да кстати, Поэль! Известно Орденеру, что его будущая теща, графиня Альфельд, со вчерашнего дня находится здесь инкогнито и что сюда же ждут самого графа?
— Я не слыхал об этом, генерал.
— О! — пробормотал старый губернатор. — Он должно быть знает об этом, если с такой поспешностью оставил город.
Благосклонно махнув рукою Поэлю и отдав честь часовому, который сделал ему на караул, генерал, еще более озабоченный, вернулся в свое жилище.
V
Когда тюремщик, пройдя винтовые лестницы и высокие комнаты башни Шлезвигского Льва, открыл наконец дверь камеры, которую занимал Шумахер, первые слова коснувшиеся слуха молодого человека были:
— Вот наконец и капитан Диспольсен.
Старик, произнесший эти слова, сидел спиною к двери, облокотившись на рабочий стол и поддерживая лоб руками. Он одет был в шерстяную черную симарру [4] ; а в глубине комнаты над кроватью виднелся разбитый гербовый щит, вокруг которого порванные цепи орденов Слона и Даннеброга; опрокинутая графская корона была прикреплена под щитом и два обломка жезла, сложенные на крест, дополнили собою эти странные украшения. Старик был Шумахер.
4
Длинная мантия, которую носило высшее духовенство (прим. верстальщика).
— Нет, это не капитан, — ответил тюремщик и, обратившись к молодому человеку, добавил: — Вот узник.
Оставив их наедине, он захлопнул дверь, не слыхав слов старика, который заметил резким тоном:
— Я никого не хочу видеть, кроме капитана.
Молодой человек остановился у дверей; узник, ни разу не обернувшись и думая, что он один, снова погрузился в молчаливую задумчивость.
Вдруг он вскричал:
— Капитан наверно изменил мне! Люди!.. Люди похожи на кусок льда, который араб принял за брильянт. Он тщательно спрятал его в свою котомку и когда хотел вынуть, то не нашел даже капли воды…
— Я не из тех людей, — промолвил молодой человек.
Шумахер быстро вскочил.
— Кто здесь? Кто подслушивал меня? Какой-нибудь презренный шпион Гульденлью?..
— Граф, не злословьте вице-короля.
— Граф! Если из лести вы так титулуете меня, ваши старание бесплодны. Я в опале.
— Тот, кто говорит с вами, не знал вас во время вашего могущества, но тем не менее он ваш искренний друг.
— И все же, чего-нибудь хочет добиться от меня: память, которую хранят к несчастным, всегда измеряется видами, которые питают на них в будущем.