Ган Исландец
Шрифт:
— Спиагудри! — снова послышался неистовый голос. — Неужели, чтобы вернуть тебе слух, я должен прийти оторвать уши?
— Да хранит святой Госпиций не мою душу, но тело! — пробормотал в страхе старик.
Неверным, колеблющимся шагом направился он ко второй боковой двери, которую поспешил открыть. Читатели не забыли, что эта дверь вела в мертвецкую.
Ночник, находившийся у него в руках, осветил своеобразную, отвратительную картину. С одной стороны худощавая, длинная, слегка сгорбленная фигура Спиагудри; с другой — малорослый субъект, плотный и коренастый, одетый с ног до головы шкурами всевозможных зверей, еще покрытых пятнами подсохшей крови.
Он
Черты лица малорослого человека, которого свет ночника заставил быстро обернуться, были запечатлены какой-то особенной дикостью. Его борода была густая, рыжая; такого же цвета волосы стояли щетиной над его лбом, покрытым шапкой из лосиной кожи. Рот широкий, губы толстые, зубы белые, острые, редкие, нос загнутый, подобно орлиному клюву; серо-синие глаза, чрезвычайно подвижные, искоса смотрели на Спиагудри и свирепость тигра, сверкавшая в них, умерялась лишь злостью обезьяны.
Это необыкновенное существо было вооружено широкой саблей, кинжалом без ножен и опиралось на длинную рукоятку топора с каменным лезвием; на руках его были огромные перчатки из шкуры синей лисицы.
— Это старое привидение порядком заставило меня ждать, — пробормотал он, как бы говоря сам с собою, и подобно лесному зверю испустил дикий рев.
Спиагудри побледнел бы от ужаса, если бы только мог бледнеть.
— Знаешь ли ты, — продолжал малорослый человек, обращаясь непосредственно к нему, — что я пришел сюда с Урхтальских берегов? Может быть ты хотел, заставляя меня ждать, переменить свое соломенное ложе на одно из этих каменных?
Спиагудри дрожал как в пароксизме лихорадки; последние два зуба, которые у него оставались, сильно застучали один о другой.
— Простите, повелитель мой, — прошептал он, изгибая свое длинное туловище дугой к ногам малорослого незнакомца, — я крепко спал…
— Ты должно быть хочешь, чтобы я познакомил тебя с сном еще более крепким.
Лицо Спиагудри изобразило гримасу ужаса, которая одна была смешнее его веселых гримас.
— Это что такое? — продолжал малорослый человек. — Что с тобою творится? Может быть тебе не нравится мое посещение?
— О! Повелитель и государь мой, — простонал старик, — что может быть приятнее для меня лицезрение вашего превосходительства?
Усилие, с каким он пытался придать своей испуганной физиономии радостное выражение, рассмешило бы даже мертвеца.
— Старая бесхвостая лисица, мое превосходительство приказывает тебе принести сюда одежду Жилля Стадта.
При этом имени на свирепом, насмешливом лице малорослого незнакомца появилось выражение мрачной тоски.
— О! Повелитель мой, простите меня, но это невозможно, — отвечал Спиагудри. — Вашей светлости известно, что мы обязаны доставлять в королевскую казну пожитки умерших рудокопов, так как король наследует им в качестве опекуна.
Малорослый человек обернулся к трупу, скрестил руки на груди и произнес глухим голосом:
— Он прав. Эти несчастные рудокопы похожи на гагу [7] . Им делают гнезда, чтобы потом воспользоваться их пухом.
Подняв на руки труп и сильно прижав его к своей груди, он испустил дикий крик любви и горести, подобный ворчанию медведя, ласкающего своего детеныша. К этим бессвязным звукам примешивались иногда слова на каком-то наречии, непонятном для Спиагудри.
7
Чтобы
Снова опустив труп на гранитную плиту, он обратился к смотрителю Спладгеста:
— Известно тебе, проклятый колдун, имя солдата, родившегося под злосчастной звездою и которого эта женщина имела несчастие предпочесть Жиллю?
С этими словами он толкнул холодные останки Гут Стерсен.
Спиагудри отрицательно покачал головой.
— Ну, клянусь топором Ингольфа, родоначальника моего поколение, я сотру с лица земли всех, носящих этот мундир, — вскричал он, указывая на одежду офицера. — Тот, кому я хочу отомстить, попадется в числе их. Я сожгу целый лес, чтобы уничтожить растущий в нем ядовитый кустарник. В этом поклялся я в день смерти Жилля и уже доставил ему товарища, который должен развеселить его труп… О, Жилль! Ты лежишь теперь здесь бессильный, бездыханный, когда так недавно ты настигал тюленя вплавь, серну на бегу, задушил в борьбе медведя Кольских гор. Ты теперь недвижим, между тем как в один день пробегал Дронтгеймский округ, от Оркеля до Смиазенского озера, взбирался на вершины Дофрфильда подобно белке, карабкающейся на дуб. Ты теперь нем, Жилль, а давно ли своим пением заглушал раскаты грома, стоя на бурных утесах Конгсберга. О, Жилль! Напрасно засыпал я для тебя шахты Фарёрские, напрасно поджог Дронтгеймский собор. Все старание мои пошли прахом, мне не суждено было видеть в тебе продолжение поколение детей Исландии, потомства Ингольфа Истребителя. Ты не наследуешь моего каменного топора, напротив, ты завещал мне свой череп, чтобы отныне я пил из него морскую воду и человеческую кровь.
С этими словами, схватив голову трупа, он закричал:
— Спиагудри, помоги мне!
Сбросив перчатки, он обнажил свои широкие руки, вооруженные длинными ногтями, крепкими и загнутыми, как у красного зверя.
Спиагудри, увидев, что он уже готов был сорвать саблей череп трупа, вскричал с ужасом, которого не мог подавить:
— Праведный Боже! Повелитель мой!.. Мертвого!..
— Что же, — спокойно возразил малорослый незнакомец, — ты предпочитаешь, чтобы этот клинок вонзился в живого?
— О! Дозвольте мне умолять ваши рыцарские чувства… Разве может ваша честь решиться на такое святотатство?.. Ваше превосходительство… Государь мой, ваша светлость не захочет…
— Скоро ли ты кончишь? Разве нужны мне эти титулы, живой скелет, чтобы убедиться в твоем глубоком уважении к моей сабле.
— Именем святого Вальдемара, святого Усуфа, святого Госпиция, заклинаю вас, пощадите мертвеца!..
— Помоги мне и не толкуй дьяволу про святых.
— Государь мой, — продолжал Спиагудри умоляющим тоном, — ради вашего знаменитого предка, святого Ингольфа!..
— Ингольф Истребитель был такой же отверженный, как и я.
— Заклинаю вас небом, — простонал старик, падая перед ним ниц, — не навлекайте на себя его гнева.
Малорослый незнакомец вышел из терпения. Его тусклые серые глаза горели как два раскаленных угля.
— Помоги мне! — повторил он, взмахнув саблей.
Эти два слова сказаны были таким голосом, каким произнес бы их лев, если бы мог говорить.
Смотритель Спладгеста, дрожащий и полумертвый от ужаса, опустился на черную плиту и поддерживал руками холодную и влажную голову Жилля, в то время, как малорослый человек с изумительным проворством снимал череп с помощью кинжала и сабли.