Ганнибал
Шрифт:
Развязка драмы перенеслась в лагерь Сципиона. К несчастью, проконсул уже успел переговорить с Сифаксом [117] (остаток своей жизни он провел в неволе, в городе Тибур, ныне Тиволи), который охотно признал всю глупость своего противостояния римлянам, объяснив, что пал жертвой вероломной карфагенской обольстительницы, втянувшей его в эту опасную авантюру. Легко представить себе, что испытал Сципион, когда ему доложили, что теперь и Масинисса потерял голову от любви к Софонисбе. Проконсул долго увещевал Масиниссу, говорил о его долге перед союзниками, утверждал, что жизнь карфагенянки принадлежит Риму, и требовал ее немедленной выдачи. Не желая отдавать только что обретенную супругу живой в руки врага, Масинисса послал ей кубок с ядом. Надо думать, этот шаг дался ему не легко. Что касается Софонисбы, то она приняла смерть с истинно царским величием, продемонстрировав огромное моральное превосходство над своим мужем-однодневкой, пожертвовавшим любовью в угоду политическим интересам. Трагическая фигура, прославленная картинами европейских художников века классицизма, героиня опер и трагедий, Софонисба, чей портрет нарисовал Тит Ливий, заняла достойное место в галерее образов удивительных женщин, которые служат как бы вехами в истории древней Северной Африки, от Дидоны до Кахины [118] (G. Camps, 1992). На
117
Сципион велел снять оковы с пленного царя и обращался с ним как с гостем.
118
Кахина — жрица и предводительница племенного союза берберов в VII в. н. э. Возглавляла борьбу против арабов.
Возвращение Ганнибала в Африку
Поражение и плен Сифакса, на помощь которого так рассчитывали в пунической метрополии, произвели на Карфаген самое тягостное впечатление [119] . О бурных дебатах, наверняка сотрясавших стены карфагенского сената в те дни, не упоминает ни один из имеющихся у нас источников, однако мы знаем, что в конце концов большинством голосов было решено направить депутацию Сципиону. Как несколько позже догадались в Риме, эта акция, задуманная не без влияния клана Баркидов, имевших в Совете старейшин солидный вес, преследовала вполне конкретную цель: выиграть время, необходимое для вызова из Италии Ганнибала с войском. Так или иначе, но летом 203 года группа из тридцати сенаторов — возможно, речь идет о том же самом Совете Тридцати, который, как мы помним, действовал и во время войны с наемниками, — направилась в Тунет, который после «воцарения» Масиниссы избрал местом своей резиденции Сципион. Следуя восточному обычаю «проскинезии», просители простерлись перед проконсулом ниц, — впоследствии римские императоры войдут во вкус и возьмут на вооружение этот милый ритуал, — однако современников Сципиона поведение послов поразило. Некоторое время спустя, когда Карфаген нарушил достигнутое соглашение о перемирии и проконсулу пришлось с тремя из своих послов отправить в метрополию протест, римские посланцы не преминули напомнить сенаторам об унизительном, с их точки зрения, пресмыкательстве пунийцев перед проконсулом (Полибий, XV, 1, 6–7).
119
Сципион к тому времени захватил город Тунет и держал теперь в блокаде Карфаген.
Речь, с которой члены Совета Тридцати обратились к Сципиону, отдавала тем же духом самоуничижения: карфагеняне признавали себя виновными в развязывании войны, однако ответственность за это целиком возлагали на Ганнибала и поддерживающий его клан. Так, во всяком случае, утверждает Тит Ливий (XXX, 16, 5). Завершал их речь призыв к благородству победителя. Сципион в ответ продиктовал свои условия: Карфаген возвращает Риму всех пленных, всех дезертиров и беглых рабов; выводит из Южной Италии и из долины По свои войска (отметим, кстати, что в это время разгромленный и тяжелораненый Магон и так готовился оставить италийскую землю); отказывается от всех притязаний на Испанию и острова, лежащие между Италией и африканскими берегами (это означало, в первую очередь, потерю Балеарских островов, в частности Ивисы, которой Карфаген владел с середины VII века); сдает весь свой военный флот кроме двадцати кораблей; выплачивает контрибуцию в размере пяти тысяч талантов и, наконец, берет на себя обеспечение римской армии гигантскими количествами зерна.
Фактически Сципион, что называется, выложил карты на стол. Он прекрасно понимал, что взять Карфаген силой ему вряд ли удастся. Глядя на освещенные лучами заходящего солнца мощные укрепительные сооружения, защищающие город, раскинувшийся на другом берегу Тунетского озера, он, разумеется, отдавал себе отчет, что карфагеняне будут яростно обороняться и у него нет никаких шансов сломить их сопротивление в разумные сроки. И мы знаем, что несколько десятилетий спустя, в 149–146 годах, осажденный Карфаген действительно продержался целых три года, хотя его пытались штурмовать лучшие римские полководцы [120] (S. Lancel, 1992, pp. 434–446). И конечно, Риму не терпелось покончить с изнурившей его войной. Если же вспомнить, что совсем недавно Италия сама подвергалась смертельной опасности, то перспектива навсегда исключить Карфаген из числа потенциальных врагов, лишить его боевого флота и запереть в пределах африканских владений представлялась тем самым счастливым исходом, о котором прежде не приходилось и мечтать.
120
Объяснение мотивов поведения Сципиона в данном случае не выглядит убедительным. Очевидно, он руководствовался теми же соображениями, как и после Замы. Сципион, в отличие от Ганнибала, умел брать города. После падения Тунета и Цирты Карфаген был беспомощным. Неверно также и то, что в Третью Пуническую войну лучшие римские военачальники три года штурмовали Карфаген. Два первых года его не штурмовали, а с ним воевали совершенно бездарные полководцы (Цензорин, Манилий, Пизон). Штурм начался только, когда приехал Эмилиан, который взял город за 8–9 месяцев, то есть быстрее, чем Ганнибал взял Нуцерию. Кроме того, город был тогда в лучшем положении.
Сципион дал карфагенянам на размышления три дня, и сенат принял его условия. Что касается клана Баркидов, то они пошли на эту сделку не без задней мысли: всякая передышка играла им на руку, поскольку давала возможность вызвать из Италии Ганнибала, который — как знать? — может, и сумеет переломить ход событий. Осенью 203 года в сопровождении Кв. Фульвия Гиллона, одного из ближайших помощников Сципиона, делегация карфагенян направилась в Рим, сделав по пути остановку в Путеолах. Римляне приняли их не в городе, а на Марсовом поле, в храме Беллоны, и приняли скорее прохладно. Не помогли и настойчивые попытки пунийцев всю ответственность за случившееся взвалить на одного Ганнибала. Придерживаясь избранной линии, они с невинным видом заявили, что им поручено обговорить возврат к условиям мирного договора 241 года, с римской стороны подписанного Лутацием, чем лишь ожесточили сенаторов, среди которых нашлись люди достаточно преклонного возраста, лично участвовавшие в его подготовке и отлично помнившие все его условия. Сославшись на свою молодость, карфагенские делегаты сделали вид, что им впервые стали известны некоторые статьи того давнего договора, и услышали в ответ негодующий хор упреков в пунийском вероломстве (Тит Ливий, XXX, 22, 6). В действительности же карфагеняне преследовали совсем другую цель, пытаясь извлечь выгоду из растущего недовольства Сципионом, о котором догадались по высказываниям некоторых сенаторов. Особенно откровенно вели себя представители старинного
Нельзя, заявил Ливий Салинатор, обсуждать столь важный вопрос в отсутствие консула. На деле это означало стремление сената перехватить у Сципиона инициативу переговоров, начатых еще в Тунете. На выручку проконсулу поспешил его верный сторонник Кв. Цецилий Метелл, напомнивший собранию, что лишь благодаря победам Сципиона они получили возможность обсуждать условия капитуляции Карфагена и кому, как не Сципиону, лучше всех знать истинные намерения поверженного врага. Согласно Титу Ливию, последнее слово осталось за консулом 210 года М. Валерием Левином, который предложил отправить послов назад, обеспечив их надежной охраной, а Сципиону велел продолжать войну. Большего доверия, на наш взгляд, заслуживает версия, изложенная Дионом Кассием (фрагменты 56, 77), согласно которой сенат вообще отказался обсуждать что бы то ни было до тех пор, пока карфагенские войска не покинут италийскую землю. Лишь после того как Ганнибал и Магон увели свои армии из Италии, сенаторы после долгих споров закрепили условия договора, предложенные проконсулом. Благодаря Полибию (XV, 1, 3), рассказом которого мы вновь располагаем, начиная с описания событий 202 года, мы совершенно точно знаем, что сенат и римский народ одобрили составленный Сципионом договор и случилось это, по всей видимости, зимой 203/02 года.
Пока в Риме кипели страсти по поводу мирного договора, Ганнибал готовился покинуть Бруттий. Тит Ливий (XXX, 20) полагает, что он испытывал при этом горечь и сожаление, и мы ему охотно верим. Грузовых судов, прибывших из Карфагена, оказалось недостаточно, и ему пришлось заняться постройкой и оснащением новых (Аппиан, «Ганн.», 58), зато отборные части его войска, очевидно, тысяч 15–20 солдат, сумели вместе с полководцем переправиться в Африку [121] . Именно им предстояло в скором времени составить третью линию боевого построения, которое Ганнибал бросит в бой при Заме. Корабли пристали к берегу в районе тунисского Сахеля, близ города Малый Лептис (ныне Лемта), между Тапсом (ныне Рас-Димас) и Руспиной (ныне Монастир). Так, осенью 203 года карфагенский полководец вновь ступил на землю Африки, которую покинул ребенком и которая наверняка теперь казалась ему незнакомой страной.
121
Солдаты-италийцы отказались покинуть родину. Ганнибал приглашал их к себе небольшими группами, будто бы для того, чтобы наградить, и их убивали (Liv., XXX, 20; Арр. Hannib., 59–69).
Ганнибал расквартировал свое войско неподалеку от места высадки, в Гадрумете (ныне Сус). Существовал целый ряд причин, заставивших его не торопиться с визитом в пуническую метрополию. Во-первых, он не доверял карфагенскому сенату, тон в котором слишком часто задавала фракция, возглавляемая давним врагом его рода Ганноном. Клевета, которой осыпал Ганнибала за его спиной этот завистливый трус, и привела в конечном счете, как считал сам полководец, к тому, что сорвался его план завоевания Италии. Во-вторых, не исключено, что до него дошли слухи о том, как вели себя карфагенские сенаторы сначала со Сципионом, а затем и в Риме, бессовестно переложив на его плечи всю ответственность за развязывание войны. На зимние квартиры он устроил своих солдат в Бизации, то есть в достаточном отдалении и от правительства Карфагена, и от армии Сципиона, справедливо рассудив, что в ближайшее время ему понадобится полная свобода маневра. Заняв такую позицию, он мог совершенно спокойно снабжать войско продовольствием, получать подкрепление и готовиться к будущей схватке с противником подальше от его зорких глаз. Наконец, именно на этом побережье Ганнибал чувствовал себя дома: здесь располагались его поместья, здесь он мог не тревожиться за собственную безопасность.
Битва при Заме
Перемирие, заключенное со Сципионом осенью 203 года, продлилось несколько месяцев, пока в начале весны 202 года Карфаген не нарушил его.
Для снабжения римской армии продовольствием к берегам Африки двигались два крупных каравана судов: первый из Сардинии, второй из Сицилии. Первый благополучно достиг пункта назначения, а вот второй, едва миновав мыс Бон, попал в шторм. Корабли сопровождения сумели добраться до мыса Аполлона (Рас-эль-Мекки), но двум сотням тяжелогруженых судов повезло меньше. Часть из них прибило к острову Эгимур (ныне Зембра), другие причалили к западному побережью мыса Бон, в местечке, которое Тит Ливий (XXX, 24, 9) называет Акве Калиде (дословно «горячие воды»). Вполне возможно, что речь идет о старинном курорте Акве Карпитане, действующем до сих пор и расположенном в Корбусе, напротив Карфагена, по другую сторону залива. Можно сказать, что кораблекрушение разыгралось прямо на глазах жителей Карфагена, ставших его невольными зрителями. Оголодавшему городскому населению заманчивой показалась идея воспользоваться содержимым разбитых кораблей, хотя все, конечно, понимали, что тем самым нарушили бы условия перемирия, заключенного с Римом. В конце концов жадность взяла верх над здравомыслием, и 50 военных кораблей под водительством наварха Гасдрубала двинулись к пострадавшим от бури римским судам, захватили их и привели в карфагенский порт.
Весть о нарушении противником перемирия достигла слуха Сципиона одновременно с подоспевшим из Рима сообщением, что сенат одобрил условия подготовленного им договора. Но прежде чем признать случившееся свершившимся фактом, он сделал последнюю попытку урегулировать конфликт, отправив в Карфаген трех послов, которым поручил поставить пуническую метрополию в известность о том, что Рим одобрил составленный им мирный договор, и потребовать репарацию за пиратскую акцию карфагенян. В Карфагене посланцы Сципиона повели себя так надменно, откровенно насмехаясь над упованиями пунийцев на спасительное возвращение Ганнибала, что сумели настроить против себя почти всех сенаторов, из которых лишь несколько человек остались при мнении, что корабли вместе с грузом лучше вернуть. Согласно некоторым источникам (Диодор, XXVII, 12; Аппиан, «История Ливии», 34), римляне даже едва не пали жертвой разъяренной толпы, от которой их спасло лишь вмешательство лидеров антибаркидской группировки — старого Ганнона и некоего Гасдрубала по прозвищу Козленок (Гед). Однако, повторяем, большинство сенаторов жаждали обострения отношений и даже подготовили послам Сципиона западню. Выделенные для сопровождения римской квинкверемы в Кастра Корнелию (Галаат эль-Андлес) две карфагенские триремы получили приказ довести «подопечных» только до устья Меджерды, где их уже поджидали другие три триремы, спрятанные в засаде с целью внезапного нападения. Этот план осуществился наполовину: большинство римских солдат, охранявших квинкверему, погибли в схватке, однако все три посланца Сципиона выбрались из битвы живыми и невредимыми.