Ганнибалы (глава из романа)
Шрифт:
Гости смеялись и удивлялись такому неприличию.
И сам бахарнегаш и гости знали, что ничего этого на самом деле не было, но одновременно все верили, что было; иногда бывает такая странная и богатая жизнь, о какой рассказывала эта красавица! Бывает! Она, может, и не так далеко жила отсюда. Кой-кто слыхал о ее муже; может быть, он и не был так богат. Но ее муж умер, вот она вернулась домой, и все это интересно и правдоподобно.
На четвертый вечер она захотела плясать в память мужа. Все было обставлено прилично. Были приглашены монахи с гор, из соседнего монастыря св. Бицена и другого - св. Михаила. Они отслужили обедню с музыкой и пляской и остались на вечер - посмотреть, как будет плясать дочка бахарнегаша.
Все взрослые сыновья, войдя, стали на колени и поцеловали колено отца. Но он не ответил им, даже не махнул рукой. Монахи
Тут в покое стало тихо. Сыновья жадно смотрели в лицо монахам, приоткрыв рты. Бахарнегаш оттолкнул кувшин с водкой и всматривался в сыновние лица, в их выражение. "И Самуил, наш отец, пчела пустынная, сказал: "Пусть грешник покается, предпримет паломничество в Иерусалим" - и простил грешного сына". Тут бахарнегаш сказал хрипло: "Мне больше нравится Габра-Ияссу. Этак все сыновья будут есть печень отцов своих. Такие чудеса следует излагать на священном языке, а не на простом тигринья". Монахи тогда спохватились и добавили, что по пути в Иерусалим грешного сына убили разбойники. Это уж они сказали на языке гез.
Но было поздно. Бахарнегаш сказал хрипло, поблескивая только уголком глаз, что находит великолепным древнее обыкновение - изгонять наследников владетельных домов на гору Гексен. Там они сидели в темнице, за ними наблюдали, пока они не приходили в совершенный разум. А когда отец умирал, призывали к власти того, чей разум был совершеннее. А наследники с буйным и несовершенным нравом из Гек-сена не возвращались. Он, бахарнегаш, осуждает поэтому царя Наода, который отменил этот обычай. Бахарнегаш был человек образованный и любил блестящие примеры из истории. "Обычай сажать до времени наследников в темницу превосходен, - сказал он хрипло, поглядев на сыновей.
– Негус Ияссу, который, как слышно, посадил недавно в темницу своего сына, прав в этом отношении. То, что негус любит французов, - это грех, лучше турки, чем французы. Но с сыном он поступил превосходно".
После этого шут бахарнегаша разодрался с другим, еще молодым, горбатым шутом, и всерьез. Жара спала, все вышли на двор. Все жены и дочери сидели на земле просторным кругом, а в круге стояла дочка и одна из жен. Дочка намазала маслом волосы, у нее была блестящая новая серьга в ноздре. На голове у нее была серебряная цепь, свитая с косами. Косы позванивали друг о друга.
Музыканты заиграли; Один играл на острой скрипке хорошо и громко, как нищий, а женщина била в негарит кулаком. Походив друг за другом, жена и дочка обнялись и закачались, потом, покачавшись, бросили друг друга, скрипка замолчала, и дочка запела, прекрасно топчась на месте, приподнимаясь на пальцах и протягивая, как должно, небу груди. Пела она на языке амхаринья, который понимал ее муж и которого не знали жены отца и братья. "Хотела бы быть твоим просом, чтобы ссыпали меня в твою житницу, чтобы твоя сестра меня чистила, твоя раба меня смолола, твоя мать спекла бы хлеб из меня, и ты съел бы меня, и я вошла бы в тебя".
Служанка била в негарит, и негарит был надут, как живот, и стонал. Монахи хлопали в ладоши и повторяли: "...и ты съел бы меня". Бахарнегаш качался, полузакрыв глаза. Тогда братья, потягиваясь и притворяясь, что тоже увлечены пляской, охая и похлопывая в ладоши, сощурились и подмигнули друг другу. А бахарнегаш, полузакрыв глаза, еще раз внимательно на них посмотрел.
И назавтра он надел дорогую, парадную шаму с красной полосой и пошел в сопровождении всех трех рабов в лесок на горе, к астрологу.
Астролог был затворник; днем он сидел в своем хидмо; на порог приносили ему женщины ячменный хлебец, немного бобов; он считался праведным, иногда полечивал больных, главным же занятием его была переписка рукописей. Его рукописи дорого ценились; он писал их с цветными заставками, завитками и изображениями, для которых сам готовил и разводил краски; ему заказывали далекие монастыри и знатные люди, надававшие много обетов и желающие, как можно лучше и скорее их исполнить. Ночью же он наблюдал из своего хидмо звезды, составлял гороскопы, В таких занятиях проводил он свою жизнь. Он не был жаден, хотя некоторые
*
С этого дня к малому Аврааму больше не приставали. Он один плескался в теплой яме. И вообще кругом стало тихо - в хидмо жен и сыновей больше не ссорились, там иногда повывали по вечерам, глухо, утробными голосами, но тихо и сдержанно; только дочка, которая потеряла своего мужа, непрерывно подавала голос, пела и кричала на служанок, распоряжалась. С нею никто не ссорился, ее боялись. Каждый день сторожа приводили к бахарнегашу сыновей со связанными за спину руками, всего 19 человек разных возрастов; были бородатые, были малые. Они на коленях подползали к отцу, целовали его в колено, и их уводили. На лицах у них было сразу несколько выражений, но ни одно не было веселым или добрым. Бахарнегаш был младенчески спокоен. Он вел себя как человек, совершивший на земле все, что мог и чего желал, как будто арест детей был действительно великий и решительный политический шаг, счастливое завершение всей жизни. Он в эти дни пил много меду и водки и требовал, чтобы шут непрерывно его забавлял. Глядя, как горбатый, старый шут кряхтит и медленно кувыркается, бахарнегаш хихикал. Вечерами он высылал всех вон, шел в темный угол, доставал оттуда деньги, много денег, позванивал золотом, шуршал солью и считал в темноте ощупью.
Три черных раба-шангалла молчали по обыкновению, и ничего не изменилось ни в городе, ни в жилище. Жены притихли. По вечерам, когда спадала жара, некоторые из них спускались в город. Они говорили, что шли исповедоваться к священнику и поставить свечу в капище перед богородицей за здравие мужей. Бахарнегаш, осведомившись об их рвении, отпустил им даже на богоугодные дела денег. После молитв одна или две из них заходили к своим родственникам, жившим неподалеку. Родственники эти были люди почтенные, торговали с турками из Массовы. Впрочем, об этом ничего не было известно бахарнегашу. Жен сопровождал каждый раз шангалла, негр, который докладывал потом о новостях бахарнегашу. Он рассказывал об урожае, о саранче, показавшейся на юге, о том, что в море, говорят, погиб франкский корабль, что на базарах много говорят о новой звезде, но он ни слова не говорил ни о сыновьях бахарнегаша. ни о родственниках жен, ни о турках из Массовы.
Бахарнегаш слушал новости, потом чинил суд (именно в эти дни он приказал вспороть живот вору), записывал количество хлеба, поступившее в его амбары. Мир был в его семействе. И через некоторое время прибыли в Логон к бахарнегашу три турка из Массовы. За данью и по разным другим, более мелким делам приезжало обыкновенно два старых турка, и бахарнегаш знал, как с ними обращаться. Турки были люди холодные, неразговорчивые, они не ценили остроумия, но любили во всем точный вес, меру, и чтоб все было вовремя. Более тонких товаров они не понимали; пахучие смолы и ароматы бахарнегаш подсовывал им самые плохие и грубые, и это его утешало. Пускай понюхают, говорил он, чем пахнет в Тигрэ ячмень, дагусса, пшеница, масляничный нухух. Турки, не торопясь, не торгуясь, считали и уезжали к себе. Потом караваны бахарнегаша свозили взятый товар на верблюдах в порт Арико, к туркам. А оттуда привозили турецкие товары. Но и тут удавалось бахарнегашу кое-что утащить из-под длинного турецкого носа. Он задаривал их деньгами, и турки охотно принимали подарки, а потом показывали в Массове паше ложные счета. На этот раз прибыли другие - ага с помощником, незнакомые, - старых знакомцев паша сменил, - но, во имя предтечи Иоханана, - какое дело владетельному и видавшему виды человеку до этих турок! Он обманет их, тем более что они заблуждаются в вере, и после смерти изгнаны из рая! Вот тогда он посмотрит, на кого будут похожи длинноносые турки! Когда Ияссу их турнет из рая! Вот тогда у них туфли полетят!