Ганзейцы. Савонарола

Гекёр Оскар

Госвин Стеен опустил голову и сложил руки на груди.

— Ну, а что же датчанин Торсен? — продолжал расспрашивать Тидеман. — Я не слыхал о том, чтобы он привёл свои угрозы в исполнение.

— Полагаю, что он и не мог их выполнить, потому что я купил его молчание на вес золота.

— Ага! — воскликнул Тидеман. — Так птичка-то попалась на приманку?

Стеен отвечал вспыльчиво:

— Вы странные употребляете выражения!

— Старому другу не приходится взвешивать свои слова! — отвечал Тидеман. — Да сверх того это сущая правда. Датчанин, попросту говоря, вас надул. Он ни в каком случае и никого не мог представить в качестве свидетеля в подтверждение своего

показания, потому что все экипажи судов, участвовавших в Бойской флотилии, были сброшены пиратами в море.

— А вы-то откуда это знаете? — спросил с изумлением Стеен.

— Это моя тайна! — сказал Тидеман. — Но только уж, конечно, моим словам в данном случае вы можете скорее поверить, нежели лживым уверениям этого негодяя Торсена. О, Боже мой! — продолжал он гневно, шагая взад и вперёд по комнате. — Как я подумаю, что отец, основываясь на показаниях мерзавца, порывает связи с единственным своим сыном, да ещё с каким сыном-то, которым гордиться бы следовало!.. Да я бы не знаю что отдал, чтобы иметь право назвать его своим сыном! Нет, вы скажите, скажите мне, старый друг, должно быть, вы тогда совсем всякий рассудок потеряли, что могли так действовать? Знаете ли вы по крайней мере, где он теперь находится?

Госвин Стеен мрачно и упорно старался от него отвернуться. Его голос звучал неприятно, когда он возразил:

— Хорошо вам теперь мораль разводить! Будь вы на моём месте, так, небось, так же бы поступили.

— Никогда!

— Разве же я мог знать, что этот Торсен меня обманывает? — воскликнул Стеен. — Разве я не должен был опасаться того, что он действительно представит свидетелей? Не должен ли был ради себя самого и ради моего сына отклонить угрожавшую нам опасность?

— Вы поступили неразумно, — возразил Тидеман, — вам бы следовало сначала вынудить обманщика к тому, чтобы он представил свидетелей, и показания этих свидетелей вам следовало бы выслушать лично.

— Да ведь они же находились в плену, — продолжал утверждать Стеен.

— А если в плену, то как же он-то доставил бы их на суд в Любек! — с досадою сказал Тидеман.

— Городской совет, пожалуй, и выплатил бы за них выкуп!.. К тому же мы тогда ещё не были в открытой вражде с Данией. Пленники могли быть тогда и в плену допрошены под присягою.

— Да! Воображаю, какой ценой куплено было вами молчание этого Торсена! — сказал немного спустя Тидеман.

— Очень и очень дорогою! — подтвердил Стеен, снова впадая в тревожное состояние. — Жертва, принесённая мною тогда, отзывается ещё и сегодня и возбуждает во мне самые тягостные опасения!.. Тидеман! — добавил он порывисто, понижая голос и судорожно хватая своего гостя за руку, — вы называете себя моим другом, и теперь, именно теперь вам представляется случай мне это доказать, потому что... я стою на краю ужасной пропасти!

И он в тревожном ожидании смотрел на своего гостя, который принял очень равнодушный вид.

— Вы должны всё узнать, — продолжал Госвин Стеен боязливо, и он рассказал ему о всех тех пожертвованиях и убытках, какие в течение последних лет выпадали на его долю.

— Каждый источник иссякает, — заключил он, наконец, со вздохом, — когда прекращается приток извне. Я твёрдо был уверен в том, что Торсен сдержит своё слово и возвратит мне мою ссуду в определённый срок. Он этого не сделал — ясно, что он мошенник!

— Так заставьте его, — лаконично заметил Тидеман.

— И этого не могу сделать, — проговорил окончательно растерявшийся Госвин Стеен. — Долговое обязательство его, занесённое в книгу городского совета, каким-то совершенно необъяснимым образом исчезло из книги, а свидетелей

моих я не имею возможности представить в суд.

— Это и очень странно, и очень дурно, — сказал Тидеман, пожимая плечами и строгим тоном, — при сединах следовало бы действовать разумнее и не доверяться слепо каждому встречному негодяю!

— Да разве же я не всё сделал для обеспечения себя! — жалобно проговорил Стеен, снова хватая Тидемана за руку. — Вы видели меня сегодня спокойным и в хорошем расположении духа, но это была только личина, которую я на себя надел. В моём сердце — отчаянье, которое мне ни днём ни ночью не даёт покоя. Всё ближе и ближе подхожу я к зияющей пропасти, и недалёк тот час, когда старая фирма моя будет опозорена, потому что её нынешний владелец не в состоянии будет выполнить свои обязательства. Друг Тидеман, вы — единственный человек, которому я решился доверить эту страшную тайну. Сжальтесь же и спасите меня! Ведь вы человек богатый, — продолжал Стеен после некоторого молчания, в течение которого он напрасно ожидал ответа от своего гостя, — какие-нибудь сто тысяч марок ещё не разорят вашу кассу, а мне они помогут выйти из моего положения. Вам известны мои коммерческие способности и моё рвение к делу — достаточно будет нескольких лет, чтобы опять восстановить всё значение моей фирмы!

— Так-то так, — холодно отвечал Тидеман, — восстановить значение фирмы нетрудно, но старый хозяин её близится к краю гроба, и не сегодня-завтра может умереть. Кто же тогда принял бы на себя уплату данных мною денег?

— Я чувствую себя ещё сильным, — отвечал Стеен, быстро выпрямляясь, — и думаю ещё не скоро умереть.

— Человек предполагает, а Бог располагает, — спокойно отвечал гость. — Или вы думаете, что я настолько же легкомыслен, как и вы? Да притом моё богатство ведь не мне одному принадлежит, а также моим детям. Это было бы с моей стороны преступлением — отнимать у них часть их наследства; а потому первым условием моего согласия на ссуду должно быть прочное обеспечение. Несколько иначе обернулось бы дело, если бы ваш сын был совладельцем вашей фирмы. Тогда в случае вашей смерти я мог бы на него понадеяться. Притом же в сыне и его молодости уже заключается некоторого рода ручательство, которое мне не может представлять ваш преклонный возраст.

— О, вы жестоки! Ужасно жестоки! — простонал Стеен.

— Я только осторожен, как и следует быть при моих сединах. Помиритесь с вашим Реймаром. Вызовите его с чужбины, и тогда мы с вами можем подробнее поговорить об этом деле.

— Этого я не могу — это не в силах моих! — с упрямой горячностью воскликнул Стеен, — Это походило бы на извинение; а какому же отцу пристойно извиняться перед сыном?

— Все мы люди, и все способны заблуждаться, — возразил Тидеман. — Может и отец впасть в ошибку, и если этот отец свою ошибку сознает и вызовет с чужбины своего несправедливо отвергнутого сына, то, поверьте, и Бог, и ангелы возликуют в небесах. Опомнитесь, Госвин Стеен, ведь есть ещё время!

— Нет, нет, не могу — не смею! — вскричал Стеен с ужасным выражением лица.

— Ну, так и Бог с вами! — холодно произнёс Тидеман. — В таком случае пусть сама судьба сломит вашу непомерную гордыню. Прощайте!

И он удалился медленными шагами.

С невыразимым отчаянием посмотрел ему вслед Госвин Стеен, и смотрел до тех пор, пока не захлопнулась за ним входная дверь, тогда он в изнеможении опустился на стул...

XXV

Расчёты сердца