Garaf
Шрифт:
…Через пять минут Пашка сидел на корточках в окружении сушащихся вещей между двумя кострами и приходил в себя.
Не оставалось сомнений — каким–то чу… вывертом природы, чудом это называть не хотелось — он оказался перенесён… куда? Какие–то горы, предгорья… и главное — погода не летняя. Не то весна, не то осень… То есть… то есть такого в принципе нигде на Земле быть не может, если на Тамбовщине — июль!!!
Не, может. Какое–нибудь плато Путоран. Или Исландия. Правда, неясно, как же всё–таки… Пашка помотал головой. Поёжился и несколько раз ткнул себя кулаком в висок, чтобы
— Да нет, не надо! — Пашка снова сунул себя кулаком в висок. Поймал себя на том, что это какой–то нехороший жест и заставил себя опустить руку. А то ещё чокнешься…
Но всё–таки — куда выбираться? Мальчишка рассеянно пощупал висящую одежду — она активно сохла, и простуды, кажется, не наблюдалось. Повезло. Хоть в этом. Захотелось смеяться, но Пашка кое–как справился с этим смехом… и тут же понял, что опять пихает себя кулаком в висок.
А что если это не Земля?
В смысле — не его время… или не его пространство?
Что если сбылась–таки его мечта?
— Ну к чёрту, — пробормотал Пашка. Этого просто не могло быть. Фантастические книжки — они и есть фантастические книжки. Их не бывает в реальности, их авторы выдумывают. Но теперь он просто не мог отвязаться от этой мысли, хотя, морщась, продолжал нажимать на висок снова и снова. В голову лезли самые неприятные моменты, связанные с попаданием в чужие миры земных подростков. — Не может этого быть! — вскрикнул Пашка. И снова дико уставился наружу, где по солнечной траве неслись резкие тени облаков. — Не, я так с ума сойду, — подвёл он итог.
Вообще Пашка был не так уж далёк от истины. Человеческий разум вполне может выкинуть такую штуку, попав в непривычные или страшные условия. Мальчишка понял, что понимает это — и немного успокоился.
Бесконечно сидеть в пещере было совершенно бессмысленно хотя бы потому, что запас дров невелик, а еды нет вообще. Обсохнув и согревшись, Пашка, кстати, ощутил жуткую жажду. Настолько нестерпимую, что даже хныкнул — ему показалось, что в горло заснули до желудка длиннющий ёршик для мытья посуды и при каждом глотке неспешно, вдумчиво поворачивают.
Мальчишка оделся и, подумав, перевязал волосы банданой, а нож вывесил открыто. От прикосновения горячей одежды к телу на секунду даже подумалось, что и снаружи тепло…
Но нет. Не было снаружи тепло, дул по–прежнему холодный ветер, хотя тучи–облака почти снесло. И вообще Пашка каким–то шестым чувством понял: нет, это всё–таки весна. Только ранняя или холодная.
Стоя у пещеры, он опять огляделся, но уже внимательно. Нигде — ни единого признака человеческого жилья или просто следа человека (но в пещере–то было кострище…) Кругом были горы, холмы, блестящие известняковые выходы, тундра какая–то. И только на юге — далеко–далеко — синела призрачная полоска. Скорей всего, это был лес. И Пашка решил, что пойдёт туда и только туда. Он и сам не мог бы объяснить, почему его туда тянет. Скорей всего, это был генетический зов русского
— Может, я сошёл с ума? — даже с некоторой надеждой спросил Пашка. Ему не хотелось никуда идти. Ясно было, что кроссовки промокнут опять с первых же шагов, а редкие летящие по солнечному небу редкие клочья в каждую секунду могут смениться прежними тучами.
Правда, делать всё равно было нечего. Пашка несколько раз выругался погаже и зашагал на юг — к лесу…
…Спустя три часа, когда солнце перевалило зенит и тихо ползло на закат, мальчишка всё ещё шагал — ни разу за это время не остановившись — по мокрой равнине, где под жухлой травой тут и там прятались лужи, лужицы, а то и целые озерца. Плюс у всего этого был один — в первой же луже Пашка напился от души. Вода была ледяной, но зато растворила ёршик в горле.
Пустошь не была безжизненной. Тут оказалось полным–полно всякой разной птицы… и мысли мальчишки стали обращаться в сторону голода. Не сказать, что он хотел есть так же, как недавно пить… но всё–таки ел он последний раз вчера вечером. В довершение всего — Пашка нет–нет, да и оглядывался — на севере появилась и неуклонно ползла следом во всё небо чёрная туча. Краёв у которой — кроме переднего, движущегося с медленной угрозой — не наблюдалось… Что там тащила эта туча в себе — чёрт его знает, но явно ничего приятного для одинокого и не по сезону одетого пацана.
В этой картине было столько неприятного, что Пашка раздумывал было — наддать бегом к лесу. Но вовремя сообразил, что бежать до этого самого леса ему придётся дня два, не меньше — всяко туча окажется там раньше, и трепыхаться уже нечего. Правда… был вариант вернуться назад, в пещеру. Но что он там забыл и сколько там придётся просидеть?
По здравом размышлении, он и в лесу ничего не забыл, а предстоящую ночь явно придётся провести в этой… тундре. Но Пашка не желал мыслить здраво, а желал, чтобы поскорей хоть как–то разъяснилась ситуация.
Солнце и тучи на небе одновременно — это неприятно выглядит, тревожно. Но что–то подобное Пашка видел в жизни впервые. Ярко блестела вода во многочисленных лужах и лужицах. Одна из таких лужиц оказалась–таки озером, по которому курсировали толпы гусей и уток. Перейти его вброд было бы, наверное, возможно, но после этого температуры было не миновать — и мальчишка пошёл в обход.
Озеро тянулось, как будто специально хотело отрезать Пашке путь к лесу. Более того — каким–то вывернутым манером оно повело Пашку — против его воли! — обратно к горам. Когда он это понял, то начал ругаться — громко и самозабвенно.
Как ни странно, это помогло. Раньше Пашка точно вспомнил бы, что в древности ругань использовали как защиту от неудач и происков нечисти. Но сейчас он просто облегчённо выдохнул. Очевидно, эта чёртова лужа была не остатком зимнего таянья, а, так сказать, постоянной. Поэтому через неё заботливо наладили гать. Кто–то навалил широкую полосу хвороста, а сверху настелил скрученные хлыстами из мятых прутьев бревенчатые стлани. По гати вполне могли пройти два кавалериста в ряд, не то что один пеший мальчишка.