Гардемарины, вперед!
Шрифт:
Но всего этого Белов не знал и, вспомнив предупреждения бдительного Лядащева, спросил:
– А ей можно верить?
– Если и ей верить нельзя, то само слово «вера» надо позабыть. Крест с тобой?
– Я цепочку к нему приделал. – Саша торопливо расстегнул камзол, снял с шеи крест. – Ума только не приложу, откуда вы узнали. Неужели Лядащев?
– Кто ж еще? – Ягупов вздохнул и, не глядя, засунул крест в карман кафтана.
– А как ваша сестра себя чувствует? – решился спросить Саша.
– Плохо она себя чувствует. Отвратительно. Ей в ссылку, а мужу, стало
– За что его?
– Знать бы, где падать, соломки бы постелил. Ну я пошел.
У выхода Елена Николаевна задержала Ягупова:
– Паша, что грустный такой? Побудь с нами…
– Леночка, душа моя, – Ягупов вдруг по-детски радостно улыбнулся, – служба… И потом, не могу я видеть, как все эти мухи, – он мотнул головой в сторону гостиной, – над тобой вьются. Коли останусь хоть на полчаса, непременно с кем-нибудь подерусь. Ты ж сама знаешь.
Елена Николаевна засмеялась:
– Но завтра непременно приходи. Непременно! Ждать тебя буду.
Ягупов вытаращил глаза, отчаянно закивал и, стукнувшись о притолоку головой, вышел.
Хмельная компания меж тем заскучала без хозяйки, и мужчины стали выходить в сени, наперебой предлагая пойти гулять. Геодезист с пехотинцем предлагали пойти в сад Итальянского дворца, расположенный рядом с усадьбой, но потом все решили, что самое лучшее – прогулка по воде.
– На Фонтанку, господа! – воскликнула прекрасная амазонка.
Откуда-то появился богато украшенный рябик, на сиденьях под навесом лежали бархатные подушки и гитара.
– За весла, господа офицеры…
Подвыпивший немец, садясь в рябик, чуть не упал в воду и, словно застыдившись, шепнул в ухо пехотинцу:
– Я совсем трезвый. У немцев крепкий голова!
– In einen Narrenschadel findet selbst der Karsch keinen Eingang [21] , – бросил вдруг не сказавший ему за весь вечер ни слова пехотинец.
Немец беззлобно захохотал:
21
В глупую голову и хмель не лезет.
– А я и не знал эту пословицу. Как там… Повтори.
– Ну тебя к черту, – проворчал пехотинец.
– Я не глупый, я веселый… – убеждал немец, прижимая руки к груди.
– Белов, ты с нами? – крикнул Бекетов.
Елена Николаевна не дала Саше ответить.
– Конечно с нами. Он мой паж! – И шепнула юноше в ухо: – У вас все уладилось?
Рябик неслышно плыл по воде. Елена Николаевна пела. Газовый шарфик трепетал на ветру, как вымпел.
«А жить-то хорошо, – думал Саша. – Прав Лукьян Петрович, ушли заботы этого дня, пришли новые. Может, Никита приехал, надо бы наведаться по адресу. Никита должен знать, где Алешка. Никита всегда узнает такие вещи раньше меня. И не думать сейчас о Лестоке, о Котове… Ах, как поет эта амазонка! Анастасия, сердце мое, прости, что мне хорошо. Я просто поверил, что мы встретимся…»
В этот поздний час Лядащев сидел в своей комнате, на столе горело пять свечей, перед ним лежал
– Боляре на Чер… Чер… черт бы вас, – шептал Лядащев. – Черевенские – захудалый дворянский род. Это не то… Чернышевы – этих много, здесь тебе и графы, и князья… Черкасские – этих тоже пруд пруди…
Он оттолкнул от себя лист бумаги. «А что он мне может сообщить – этот Котов? Разве что бестужевские бумаги передал ему брат, а этот неведомый „Чер…ский“ их похитил и Котова заодно прихватил… Нет, не то… Ты болван, Василий Лядащев! Думай же… О чем? Скажем, о Сашиной поездке с Бергером. Может, он мне не все сказал? В глупую голову и хмель не лезет. Во всяком случае, глаз с этого прыткого юноши спускать нельзя. Слишком он часто и неожиданно возникает в горячих местах…»
4
Карета свернула на Большую Введенскую улицу. Над черепичной крышей старого гостиного двора, как и прежде, кружились голуби, в лавках суетился народ, шла бойкая торговля суконными и сурожскими тканями, золотом, серебром, книгами… Когда-то здесь мать купила ему «Историю войн Навуходоносора». Книга была так велика, что он смог пронести ее сам только десять шагов. «Отдай Гавриле, милый, – со смехом сказала тогда мать. – Эта книга еще тяжела для тебя». – «Мы понесем ее вместе», – ответил Никита, не выпуская из рук драгоценную книгу. Так они и шли до самого дома, неся «Историю войн», как тяжелый сундук.
Собор… Церковная ограда скрылась за кустами сирени, и можно было только угадать, где находится тот лаз – овальная дыра в чугунной решетке, – через которую он мальчишкой пробирался на берег Невы, чтобы издали наблюдать за каменными бастионами и куртинами Петропавловской крепости.
Зеленый приземистый дом священника, сад, дальше полицейская будка у фонарного столба, поворот… и он увидел родительский дом.
Въезжающую карету заметил кто-то из дворни, запричитали, заохали голоса, и на крыльцо проворно вышел дворецкий Лука.
– С приездом, батюшка князь. – И глубокий поклон в землю.
– Все ли в добром здравии? – Никите хотелось расцеловать старого дворецкого.
Лука еще раз поклонился и, ничего не ответив, прошел в дом. Дворня кинулась разгружать карету. Гаврила засуетился:
– Тихо, тихо! Здесь стекло. Здесь реторты, здесь… Да не рви веревки-то! Осторожно развязывай! Это ко мне. Это к барину. Это ко мне… это тоже мое…
– Лука, где отец? Почему он меня не встречает?
– Уведомление их сиятельству о вашем приезде уже послано.
– А где Надежда Даниловна?
Лука строго посмотрел на Никиту и сказал торжественно:
– Их сиятельства князь с княгиней сменили место жительства и обретаются теперь в новом дому на Невской першпективе. Мне велено передать, что дом этот – ваша собственность.
– Вот как? – Никита с недоумением осмотрелся, словно увидел впервые эту гостиную. Она сияла чистотой, нигде ни пылинки. Начищенные подсвечники пускали солнечных зайчиков на стены.
Мебель, знакомая с детства: круглый, инкрустированный медью столик на точеных ножках, резные голландские стулья, горка с серебряной посудой.