Гарденины, их дворня, приверженцы и враги

Эртель Александр Иванович

хлопотать за вас!" - "Давай бог! Давай бог!" - ласково повторял Арсений. Занималась заря, в деревне кричали петухи, когда показалось Гарденино. Николаю приходилось сворачивать направо, Арсению - налево. Николай приподнял картуз, сказал: "Ну, прощайте же!" - ив безотчетном порыве протянул руку Арсению: тот неловко, с внезапно появившимся смущением, пожал ее своею корявою, мозолистою рукой. "Смотри же, Паша, приходи!" - крикнул Николай, осчастливленный этим прикосновением, и, ударив нагайкой Казачка, как на крыльях помчалс"

в усадьбу.

Утром Мартин Лукьяныч и Николай были у обедни.

Мартин Лукьяныч стоял на своем обычном месте, около правого клироса, подтягивал баском дьячкам, по временам,

когда это требовалось порядком богослужения, крестился и с важностью наклонял голову, когда отец дьякон почтительно махал в его сторону кадилом. Около левого клироса, тоже на своих обычных местах, стояли разряженныепопадьи и поповны, дьяконица, семинаристы, дьячихи, купец Мягков, волостной писарь Павел Акимыч, целовальник, фельдшер. Служил новый поп, отец Александр. Старый, отец Григорий, подпевал на правом клиросе и то и дело оборачивался к Мартину Лукьянычу. "Каков, каков!
– шептал он, мигая в сторону отца Александра, и его сморщенное, ссохшееся, закоптелое от солнечного загара лицо расплывалось в лучезарной улыбке.
– Нет, вы погодите, что еще будет, когда проповедь произнесет!" Отец Александр действительно служил весьма благолепно. Это был крупный, хорошо откормленный человек, с пухлыми пунцовыми щеками, с глазами навыкате, с реденькою светло-рыжею, очевидно, недавно отпущенною, растительностью на бороде. Волосы на голове были острижены так, что виднелся отлично накрахмаленный воротничок, очень красиво оттенявший темно-зеленые бархатные ризы. Вообще облачение сидело на нем точно облитое. Правда, слишком резкие движения иногда не вязались с торжественным покроем этого облачения, иногда плотные плечи отцз Александра .встряхивались так, как будто чувствовали на себе эполеты, а его волосатая мясистая рука не в меру свободно и непринужденно держала крест и возносила чашу с святыми дарами; но это, очевидно, было только потому, что отец Александр не успел еще приспособиться.

Кончилась обедня. Дьячок Феофилактич с трясущимися от перепоя руками и конвульсивно вздрагивающим ртом вынес налой. Из боковых дверей вышел отец Александр в лиловом шелковом подряснике. Он выпрямился, обвел проницательным взглядом предстоящих, вынул из-за пазу - хи аккуратно сложенные листки, молодцевато тряхнул волосами и громко, на всю церковь, возгласил: "Во имя отца и сына и святого духа!..
– и остановился. Видно "было, как ему самому понравился этот густой, вольно вылетевший звук. Затем скосил глаза на листки, облокотился слегка на налой и продолжал: Братия! Вот еще некоторое время, и все православные христиане совозрадуются и возликуют о честном празднике пресвятыя живоначальныя Троицы. Но, радуясь и славя господа громогласными лики, вопросим: что же есть пресвятая Троизца?.." Затем следовало рассмотрение догмата, приводились доказательства от Ветхого и Нового завета, от разума, от предания, развивался ход мыслей, еще недавно усвоенных отцом Александром из лекций по догматическому богословию. К концу проповеди расссказано было о "приложении догмата", опять-таки нимало не отступая от семинарских "тетрадок", а в самом конце отец Александр блистательным изворотом речи в высшей степени тонко, логично и витнйственно поговорил о "ниспосылаемых свыше дарованиях" и в форме гиперболы отметил деятельность выдающихся прихожан: Мартина Лукьяныча, купца Мягкова и волостного писаря Павла Акимыча. Конечно, он не называл имен, но когда дело шло о том, что "иному дарован талант надзирать за порядком, домостроительствовать, приобщать препорученное господином имение", то Мартин Лукьяныч по всей справедливости мог с достоинством выпрямиться и приподнять голову; так же как и Павел Акимыч, когда услыхал: "иному - устроять суд, владеть пером, красноречиво излагать законы", и купец Мягков при словах: "а иному дарована способность производить куплю и продажу, обмен товаров, сугубое

благоприобретение".

Вокруг налоя теснились потные, напряженно внимательные, недоумевающие, довольные, скучные, восхищейяые лица, слышались сокрушенные вздохи; в задних рядах заливалась слезами дряхлая, сгорбленная в три погибели старушка. Там же Николай заметил насмешливое, неприятно сухое лицо Арефия Сукновала. После многолетия, когда народ стал расходиться, Николай выждал, пока Мартин Лукьяныч ушел вперед, и подошел к Арефию.

– Ты зачем здесь?
– сказал он ему.
– Ведь ты не нашего прихода?

– Вот пришел нового попа поглядеть, - ответил тот неожиданно громко. Хороший, хороший поп... только бы на игрище!

Ближайшие оглянулись, - Николай не заметил, чтобы оглянулись с негодованием, но он сам очень смутился и, быстро отвернувшись от Арефия, бросился догонять отца.

Мартин Лукьяныч был в восторге от проповеди и дорогою все повторял: "Нет, как он закинул насчет домостроительства-то! Иной ведь, горя мало, скажет: "Что ж, управляющий? Поставь меня, и я буду управляющим".

Нет, брат, шалишь! На это нужен талант! Видно, видно, что умный священник".

Николай отмалчивался. Ему сегодня было совсем не по себе в церкви; он смотрел и слушал щеголеватого новог"

попа, а сам все с грустью вспоминал дребезжащий голосок отца Григория: "Господи, владыко живота моего?

Духа праздности, уныния, любоначалия, празднословия не даждь ми... Дух же целомудрия, смиренномудрия, терпения, любви даруй ми, рабу твоему..." и ему казалось, что это было давно-давно, и он вздыхал с неопределенным:

чувством печали.

Подъезжая к дому, Мартин Лукьяныч сказал ему:

– Ты смотри, брат, не скройся, ты ведь сейчас в застольной или у Ивана Федотыча очутишься! Попы обещались приехать; отец Александр желает познакомиться.

Надо этим дорожить. Вот обо всем отец позаботься.

Тогда Косьма Васильич обратил на тебя внимание... а почему? Потому, что ты мой сын. Исай Исаич удостоил с тобой разговаривать, господин исправник не пренебрег...

Ну-ка, будь у тебя отец пастух какой-нибудь, кто бы знал, что ты есть на свете? Ах, дети, дети!

Николай был совершенно иного мнения, но оставил его при себе и ответил:

– Я, папенька, никуда не уйду. Куда же мне уходить?

Не успели еще отец с сыном напиться чаю, - отец с романом Габорио в руках, сын - с статьей Писарева о "Мыслящем пролетариате", - как они увидели в окно шибко подъезжавшую тройку.

– Смотри, - воскликнул Мартин Лукьяныч, - ведьэто попы катят. И сбруя какая.. Важно!

Действительно, на хороших лошадях в наборной с бубенчиками сбруе, в новом тарантасе ехали попы. Отец.

Александр в превосходной белой рясе и низенькой светлосерой шляпе сидел, широко заняв место, отвалившись к задку, играя пальцами на серебряном набалдашнике щегольской трости Отец Григорий как-то бочком жался около него, ухватившись за край тарантаса, - казалось, он вот-вот вылетит; на нем была поношенная зеленая хламида, из-под широкополой поповской шляпы трепалась от быстрой езды жалкая, скверно заплетенная косичка. Вошел первым отец Александр; отец Григорий сконфуженно и вместе самодовольно выглядывал из-за его плеча; он утирался ситцевым платочком и говорил:

– Вот парит, вот парит... Ей-ей, быть грозе!

Мартин Лукьяныч и Николай подошли под благословение, отец Александр наскоро помотал пальцами и тотчас же поспешил пожать протянутые руки, как бы опасаясь, чтобы не последовало целования. Отец Григорий благословлял медленно, совал руку прямо к губам и затем уже здоровался. Распорядились подать новый самовар, сели.

Отец Александр держал себя развязно, с шумом придвинул кресло к столу; отец Григорий скромно поместился на стуле, в некотором отдалении.