Гардеробщик
Шрифт:
На шестом этаже в довольно темном углу стояло зеркало. Выходивший из лифта тут же встречался со своим отражением.
Я остановилась перед ним. Точнее, меня остановила мысль, кто я – со стороны? Со стороны другого человека, другого сознания. Да видят ли меня другие люди? Или я человек-невидимка и видна лишь вот этим глазам в зеркальной прохладе стекла, огороженного тенями.
Дверь комнаты в конце коридора отворилась.
Вышла старушка с большим казенным чайником.
Скрылась в кухне.
Меня
– Ой, – воскликнула на кухне старуха. – Чуть не сшиб насмерть.
– Это ты меня сшибла! – крикнул мальчишка.
– Конфетку хочешь?
Я вошла в комнату. Моя кровать была аккуратно заправлена. На спинке висело темно-синее, видимо, парадное старухино платье. На второй кровати, вдоль стены, спала ничком Наташка Дьячкова. На третьей, у противоположной стены, за шкафом, листала “Советский экран” Галя
Парфенова. Она сидела под одеялом, подоткнув под спину подушку.
Увидев меня, нисколько не удивилась.
– Привет. Завтракать будешь? Старуха нас кормит. Сегодня творожники с изюмом – м-м-м. Она творог через ситечко перетирает, белки взбивает отдельно. Не творожники – пирожные, бланманже. Таких ты нигде не найдешь, во всей Москве, во всем Советском Союзе. Если только в Париже, в каком-нибудь дико шикарном ресторане. Не знаю.
Возможно. Не уверена. Да и вряд ли мы с тобой в Париж поедем завтракать или обедать, разве что ужинать…
– Ладно, Галка, хватит трепаться, некогда. Одолжи мне трешку и скажи, откуда на моем законном месте старуха?
– Не старуха, – прохрипела Наташка. И койка ее застонала, потому что
Наташка перевернулась и потянулась всем своим большим телом.
– Доброе утро, – сказала Галка. – Доброе утро, внученька. Выспались ли твои глазоньки? Выспались ли твои ноженьки? Отдохнули ли твои рученьки? Не дать ли тебе в постельку молочка? Али кофеечку желаешь?
– Зараза, – отозвалась Наташка сонно, без злобы.
– Представляешь, бедная бабка даже кохвий научилась варить, чтоб этой корове по утрам в постель подавать.
– Твоя, что ли, бабка? – спросила я Наташку.
Она замычала и натянула на голову одеяло.
– Галка, я ведь правда спешу.
– А я тебя держу? Я тебя, что ли, спрашиваю, зачем тебе трешка?
– Опохмелиться.
– Сумку подай. Висит на гвоздике… Молния сломалась. Черте-те что. То ли чинить, то ли новую покупать.
– Давай новую, – прогудела из-под одеяла Наташка, – в ГУМ сходим.
– Нету у меня трешки. Бери пятерку, только скажи, на что, а то не дам.
– Не скажу.
– Дура. – Галка протянула мне деньги. – Соврала бы что-нибудь.
– Не умею.
– Учись.
К счастью, ждать не пришлось, троллейбус подошел тут же.
Я задумалась о старухе. Она вырастила Наташку одна, в заштатном городишке на Урале. Родители заколачивали на Севере деньгу, жили своей жизнью. Наташка отправилась в Москву учиться, и бабка затосковала. Приехала в гости на денек. И осталась, заняла не терпящее пустоты койко-место. Как-то поладила с комендантшей.
Прижилась. Убиралась, готовила, подстирывала… Да только ведь настанет весна, и я вернусь. И я представила, как выхожу из лифта и вижу в зеркале – своим отражением – старуху. И она мне подмигивает.
С завернутым в бумагу фарфоровым божком в сумке я шла тропинкой к дачному поселку. Шла тихо.
Была оттепель. Легкие сумерки. Туман поднимался над лесом. После
Москвы, после железного грохота электрички я погрузилась в тишину, как в прозрачную неподвижную воду. Я шла, и надо мной была тишина.
Я шла на ее глубине. Утопленница.
Тропинка приблизилась к невысокому забору, темно-серому, влажному.
Над забором свесились вишневые, с красным отблеском ветки. С них капало. Чиликнула птица.
Я поднялась на крыльцо и увидела свет в окне соседней дачи. Два дома разделял сад. Думаю, летом густая зелень скрывала их друг от друга.
Но зимой все стало видно насквозь, через голые тонкие ветки. И свет, и тени, мелькающие в окне, и дымок из трубы. Даже музыку из того дома донес до меня ветер.
Второй раз за зиму. Первый раз они приезжали под Новый год. Ночью пускали фейерверки, играли в своем саду в снежки, закидывали на яблони серебряную мишуру. Утром спали как мертвые. К обеду ушли в лес на лыжах. Их было пятеро. Студенты-старшекурсники или аспиранты.
За хозяина – конопатый, с простодушной физиономией парень.
Я задержалась на крыльце, глядя сквозь голые ветки на светлый квадрат окна. Как будто Луна опустилась, и оказалось, что она квадратная, а населяют ее – тени.
Я вошла в холодную терраску. Постучала ногами, чтоб сбить снег.
Взяла со стола початую пачку масла. Терраска была у меня вроде холодильника.
Открыла дверь в комнату. Кошка спрыгнула с подоконника. Я включила свет. Печь уже остыла. Кошка следила, как я разжигаю огонь, как чищу картошку, как пламя разгорается.
В трубе гудело. Я вынула из сумки божка, развернула и поставила на стол. Сняла с буфета божка склеенного. И мне показалось, что склеенный целого -тяжелее.
Вещи гардеробщика я перевезла на дачу давно. Не все, конечно. Наняла грузчика из ближнего гастронома. За пятерку он и вынес всю рухлядь на помойку, а часа через полтора не осталось на помойке ни стола, ни шкафа, ни телевизора. Мало ли что кому понадобилось по бедности.