Гарем

Грассо Патриция

Халид завладел ее губами в страстном требовательном поцелуе. Дыхание ее замерло, сознание расплылось, стало неясным. Настойчивые его губы заставили ее губы раскрыться и впустить в рот его язык, откуда он черпал сладость. Дрожь ответного желания пронзила ее.

Первый в жизни поцелуй Эстер зажег огонь, которого нельзя было загасить. Не помня себя, не сознавая, что она делает, Эстер обвила руками его шею, замкнула руки в кольцо и вернула ему поцелуй.

Халид, удовлетворенный этим страстным порывом, слегка отстранился и прошептал, щекоча ее личико жарким своим дыханием:

– Обещай,

что ты не причинишь себе вреда.

– Клянусь, – сказала Эстер и, опустив веки, приготовилась к следующему поцелую.

Халид улыбнулся и на мгновение приложил ладонь к ее пылающей жаром щечке.

Затем он покинул каюту.

Ошеломленная, Эстер потрогала губы кончиком пальцев. Ее первый настоящий поцелуй. Мужчина поцеловал ее. Она закрыла глаза, мечтательно вздохнула и постаралась восстановить ощущения, только что ею испытанные, но безуспешно.

В следующее мгновение она уже вспыхнула от стыда. О боже! Негодяй поцеловал ее, и она получала от этого удовольствие, даже стонала в истоме и желала повторения. Неужели он так же воздействует на всех женщин? Или только на нее? Как она теперь сможет смотреть ему в лицо?

Бледно-лиловые сумерки окутали гавань, когда Халид покидал корабль. Спустившись в шлюпку, он дал знак гребцам, и те дружно налегли на весла. Обернувшись, принц поглядел на закатное небо, на здания и минареты величественного Стамбула, города, полного тайн, жестокости, коварства и интриг.

Но сейчас Стамбул оставался у него за спиной, а шлюпка направлялась к восточному берегу, где возвышался дворец его дяди.

Топкапи занимал господствующее положение на холме, откуда открывался вид на Золотой Рог, Босфор и Мраморное море. Топкапи означало на турецком «пушечное жерло». Название оправдывало себя, ибо вокруг дворца по всему периметру его стен были установлены громадные пушки. Местоположение, могучие башни и стены превращали дворец в неприступную твердыню.

Халид издали разглядывал Топкапи. Последние лучи закатного солнца освещали квадратную башню султанских бань и изящные строения гарема.

Гарем! Халид вспоминал всегда о нем с отвращением. Как он не любил посещать гарем! Коварные и безжалостные обитательницы гарема походили на красивых, но смертельно ядовитых змей, ползающих у ног господина, шипя и источая отраву, упорно добиваясь для себя каких-то милостей, чтобы утолить свое подленькое тщеславие. Их постоянная междоусобица ради знаков внимания от султана нередко приводила к ужасающим по своей нелепости и жестокости последствиям. Смерть частенько наведывалась в гарем.

Халид миновал двойные двери, инкрустированные перламутром. Ага-кизлар проводил принца по запутанным коридорам в гостевой покои его тетушки и оставил там. В ослепляющем своим пышным убранством помещении собрались все, кто был посвящен в тайну последних событий, – Нур-Бану, султанская баскадин, Мурад, наследный принц, и Михрима, мать Халида и сестра султана.

– Итак, ты наконец-то соизволил прийти нам на помощь, – не очень-то приветливо встретила Михрима своего единственного сына.

– О, Халид! Как хорошо, что ты здесь, – наоборот, с искренней радостью и облегчением в голосе воскликнул Мурад.

– Привет, племянник, – Нур-Бану тоже была обрадована его появлением.

Сколько

бы раз не бывал в гостях у тетушки Халид, он всегда поражался роскоши, которой она себя окружала. Потолок был щедро украшен резьбой, стены завешаны драгоценными коврами, невероятных размеров и вычурной формы бронзовая жаровня источала тепло и одновременно благоухание от курительных палочек. Будучи матерью престолонаследника, Нур-Бану пользовалась особым расположением супруга.

– Благодарю за теплый прием, тетушка, – обратился Халид к баскадин султана.

С кузеном Мурадом он в знак дружбы традиционно расцеловался. Наконец он оказал внимание и матери, спросив:

– А где Тинна?

– Твоя сестра там, где ей положено находиться, – ответила Михрима. – Не хочешь же ты, чтобы она присутствовала на семейном совете, когда речь идет об убийстве.

– Нет. – Халид вновь обратил свой взгляд на султаншу. – А где дядюшка Селим?

– У Линдар, – с нескрываемым презрением сообщила Нур-Бану. – Она недавно произвела на свет колченого уродца и нарекла его Каримом в честь твоего покойного брата.

– Расскажи Халиду про покушение, – приказала Михрима племяннику.

– Где это произошло? – спросил Халид.

– На базаре.

– Кому могла быть на руку твоя смерть?

– Вероятно, Кариму? – неуверенно произнес Мурад.

– Ты подозреваешь младенца? – изумился Халид.

– Младенец тут ни при чем, но вот его мать… – вмешалась Нур-Бану. – Линдар готова на все, лишь бы добиться власти для своего щенка.

– А что ты думаешь, мать? – поинтересовался Халид.

– Линдар слишком тупоголова, чтобы устроить западню и додуматься нанять убийцу, – высказала свое мнение Михрима и ту же сменила тему. – Отсюда, где я сижу, твой шрам совсем не заметен. И все же жаль! – Она вздохнула. – Ты был красивым мужчиной. И жаль твоего брата, который безвременно сошел в могилу.

Халид стиснул зубы, а шрам, пересекавший его щеку, побелел от гнева.

Как он мог хоть на мгновение забыть, что мать винит его в гибели брата. Слова матери ранили его так, как не смог бы и вражеский ятаган.

– Халид все равно красив, шрам вовсе не портит его внешность, – миролюбиво произнес Мурад. Ему претило то, что женщина оскорбляет в его присутствии своего единственного оставшегося в живых сына. – Карим доблестно сражался и пал на поле боя. И в том нет вины Халида.

– А мой шрам никакого отношения не имеет к тому, о чем мы собрались поговорить, – добавил Халид. – Я убежден, что в покушении не замешана женщина. Оружие женщин не ятаганы и копья, а злые языки.

Михрима притворилась, что не заметила стрелу, пущенную в ее адрес. Ее не так легко было заставить замолчать.

– По закону, сыновья султана с врожденными увечьями не имеют права занимать трон. Что выиграла бы Линдар, устранив Мурада?

– Специальная обувь могла бы скрыть от глаз подданных империи, что у ребенка одна нога короче другой. А легкую хромоту можно объяснить тем, что он растянул лодыжку, – продолжала Нур-Бану.

Мурад со снисходительной улыбкой взглянул на мать.

– Твоя любовь ко мне столь велика, что тебе мерещится опасность даже там, где ее нет и быть не может.