Гаргантюа и Пантагрюэль — II
Шрифт:
Валентин и Орсон служат при адских банях и накладывают дамам на лицо маски,
Гинглен и Говен ходят за свиньями,
Жофруа Большой Зуб торгует огнивами,
Готфрид Бульонский — резчик по дереву,
Ясон — звонарь,
Дон Педро Кастильский торгует мелкими реликвиями,
Моргант — пивовар,
Гюон Бордоский — бочар,
Пирр — судомой,
Антиох — трубочист,
Ромул чинит дешевую обувь,
Октавиан скоблит пергамент,
Нерва — конюх,
Папа Юлий торгует с лотка пирожками и уже не носит
Жан Парижский чистит башмачки,
Артур Бретонский выводит пятна на шляпах,
Персфоре — носильщик,
Папа Бонифаций Восьмой торгует тесьмой,
Папа Николай Третий продает бумагу,
Папа Александр — крысолов,
Папа Сикст лечит от дурной болезни.
— Что такое? — спросил Пантагрюэль. — Там тоже болеют дурной болезнью?
— Разумеется, — отвечал Эпистемон. — Такой массы венериков я еще нигде не видал. Их там сто с лишним миллионов, потому, видите ли, что у кого не было дурной болезни на этом свете, тот должен переболеть ею в мире ином.
— Стало быть, меня это, слава Богу, не касается, — вставил Панург, — я уж через все стадии прошел.
— Ожье Датчанин торгует сбруей,
Царь Тигран — кровельщик,
Гальен Восстановитель — кротолов,
Четверо сыновей Эмона — зубодеры,
Папа Каликст бреет непотребные места,
Папа Урбин — приживал,
Мелюзина — судомойка,
Матабрюна — прачка,
Клеопатра торгует луком,
Елена пристраивает горничных,
Семирамида ловит вшей у бродяг,
Дидона торгует ивишнями,
Пенфесилея — кресс-салатом,
Лукреция — хозяйка постоялого двора,
Гортензия — пряха,
Ливия изготовляет ярь-медянку.
Таким образом, те, что были важными господами на этом свете, терпят нужду и влачат жалкое и унизительное существование на том. И наоборот: философы и все те, кто на этом свете бедствовал, стали на том свете важными господами.
Я видел, как Диоген, в пурпуровой тоге и со скипетром в правой руке, своим великолепием пускал пыль в глаза Александру Великому и колотил его палкой за то, что тот плохо вычинил ему штаны.
Я видел Эпиктета, одетого со вкусом, по французской моде: под купой дерев он развлекался с компанией девиц — пил, танцевал, закатывал пиры по всякому поводу, а возле него лежала груда экю с изображением солнца. Над виноградной беседкой были написаны в качестве его девиза следующие стихи:
Плясать, смеяться и шутить,Винцо блаженно попивая,И дни в безделье проводить,Экю на солнышке считая.Увидев меня, он любезно предложил мне выпить, я охотно согласился, и мы с ним хлопнули по-богословски. Тут к нему подошел Кир и попросил, ради Меркурия, один денье на покупку лука,
«Нет, нет, я денье не подаю, — сказал Эпиктет. — На вот тебе, мошенник, экю и стань наконец порядочным человеком».
Обрадовался Кир такому богатому улову, однако ж всякое прочее жулье, которое там околачивается, как, например, Александр Великий, Дарий и другие, ночью обчистили его.
Я видел, как Патлен, казначей Радаманта, приценивался к пирожкам, которыми торговал папа Юлий.
«Почем десяток?» — спросил Патлен.
«Три бланка», — отвечал папа.
«Не хочешь ли три удара палкой? — сказал Патлен. — Давай сюда пирожки, негодяй, а сам ступай за другими».
Бедный папа заплакал и пошел. Он сказал своему хозяину-пирожнику, что у него отняли пирожки, а тот отхлестал его так, что кожа его не годилась потом даже на волынку.
Я видел, как мэтр Жан Лемер, изображая папу, заставлял всех бывших королей и пап целовать ему ногу, затем важно, по-кошачьи выгибая спину, благословлял их и приговаривал:
«Покупайте индульгенции, бестии вы этакие, покупайте, благо дешевы! Разрешаю вас от вин и гренков, то бишь от вин и грехов, и позволяю вам оставаться никчемными людьми до конца дней».
Затем он подозвал Кайета с Трибуле и сказал:
«Господа кардиналы! Дайте им скорей по булле, — каждому стукните разочек колом по задней части!»
Что и было исполнено незамедлительно.
Я слышал, как мэтр Франсуа Виллон спрашивал Ксеркса:
«Почем горчица?»
«Один денье», — отвечал Ксеркс.
Виллон же ему на это сказал:
«Лихорадка тебе в бок, негодяй! Здесь таких цен нет. Ты нам тут вздуваешь цены на продовольствие».
И с этими словами он пустил струю ему в кадку, как это делают торговцы горчицей в Париже.
Я видел вольного стрелка из Баньоле — он инквизитор по делам еретиков. Однажды он застал Персфоре за таким занятием: Персфоре мочился у стены, на которой был намалеван антонов огонь. Стрелок объявил его еретиком и совсем уже было собрался сжечь его, однако Моргант вместо полагавшегося стрелку proficial'а и прочих мелких доходов подарил ему девять бочек пива.
Тут вмешался Пантагрюэль:
— Ну, все эти забавные истории ты расскажешь в другой раз. А теперь нам вот что любопытно знать: как там обходятся с ростовщиками?
— Я видел, как все они копались в грязи и собирали ржавые булавки и старые гвозди, — отвечал Эпистемон, — точь-в-точь как здесь у нас, на земле, разные оборванцы, но за квинтал этой дребедени дают не больше ломтя хлеба, да и вообще там торговля плохая. Оттого у них, у горемык, иной раз по три недели, а то и больше, крошки хлеба во рту не бывает, а работают они с утра до ночи и все надеются, что будет и на их улице праздник. И неутомимы же они, окаянные: с затратой сил не считаются, о своем бедственном положении забывают, только бы им заработать к концу года несколько несчастных денье.