Гарики предпоследние

Губерман Игорь Миронович

умерли прекрасные слова,

подлым словоблудием убитые.

814

А прикоснувшись к низкой истине,

что жили в мерзости падения,

себя самих мы вмиг очистили

путём совместного галдения.

815

Всюду больше стало света,

тени страшные усопли,

и юнцы смеются вслед нам,

утирая с носа сопли.

816

Как витаминны

были споры

в кухонных нищих кулуарах!

Мы вспоминали эти норы

потом и в залах, и на нарах.

817

Мы свиристели, куролесили,

но не виляли задним местом,

и потому в российском месиве

дрожжами были, а не тестом.

818

Кто полон сил и необуздан,

кто всю страну зажёг бы страстью —

в России мигом был бы узнан,

однако нет его, по счастью.

819

Настежь раскрыта российская дверь,

можно детей увезти,

русские кладбища тоже теперь

стали повсюду расти.

820

Хотя за годы одичания

смогли язык мы уберечь,

но эхо нашего молчания

нам до сих пор калечит речь.

821

Народ бормочет и поёт,

но пьяный взгляд его пронзителен:

вон тот еврей почти не пьёт,

чем, безусловно, подозрителен.

822

Берутся ложь, подлог и фальшь,

и на огне высокой цели

коптится нежный сочный фарш,

который мы полжизни ели.

823

Мы крепко власти не потрафили

в года, когда мели метели,

за что российской географии

хлебнули больше, чем хотели.

824

Народного горя печальники

надрывно про это кричали,

теперь они вышли в начальники,

и стало в них меньше печали.

825

Мне до сих пор загадочно и дивно,

что, чуждое платонам и конфуциям,

еврейское сознание наивно —

отсюда наша тяга к революциям.

826

Мы поняли сравнительно давно,

однако же не раньше, чем воткнулись:

царь вырубил в Европу лишь окно,

и, выпрыгнув, мы крепко наебнулись.

827

Ничуть былое не тая,

но верен духу парадокса,

любить Россию буду я

вплоть до дыхания Чейн-Стокса.

828

Придёт хана на мягких лапах,

закончу я свой путь земной,

и комиссары в

чёрных шляпах

склонятся молча надо мной.

829

Есть у жизни паузы, прорехи,

щели и зазоры бытия,

через эти дыры без помехи

много лет просачиваюсь я.

830

Сегодня хор наставников умолк,

мечта сбылась такой же, как мечталась,

и вышел из меня с годами толк,

и бестолочь нетронутой осталась.

831

Нет, я на судьбу не в обиде,

и жизнь моя, в общем, легка;

эстрада подобна корриде,

но я – оживляю быка.

832

Повлёкся я стезёй порока,

себе подобных не виня,

а страха бес и бес упрёка

давно оставили меня.

833

Такие дни ещё настанут:

лев побежит от муравья,

злословить люди перестанут,

навек табак оставлю я.

834

Пою фальшиво я, но страстно,

пою, гармонию круша,

по звукам это не прекрасно,

однако светится душа.

835

Когдатошний гуляка, шут и плут,

я заперся в уюте заточения,

брожение души и мысли блуд —

достаточные сердцу приключения.

836

Хотя судьба, забывши кнут,

исправно пряники печёт нам,

я в день по нескольку минут

страх ощущаю безотчётный.

837

Не муравьём, а стрекозой

мой век я жил и крепко грешен,

а виноградною лозой

бывал и порот и утешен.

838

В этой жизни мелькнувшей земной —

отживал я её на износ —

было столько понюхано мной,

что угрюмо понурился нос.

839

Весь век я наглое бесстыдство

являл, не зная утомления,

и утолялось любопытство,

неся печаль от утоления.

840

Моё лицо слегка порочно,

что для мужчины – не позор,

а просто в облик въелся прочно

моих наклонностей узор.

841

Из воздуха себе я создал почву,

на ней вершу посильные труды,

возделываю воздух даже ночью,

а ем – материальные плоды.

842

Лукав, охотно лгу, подолгу сплю,

и прочими грехами я типичен,

а всё же не курю я коноплю,