Гарман и Ворше

Хьелланн Александер Ланге

— В каком смысле работают? Я, черт меня побери… — начал швед.

— Придержи язык! — воскликнул Том. — Пусть скажет свое слово старик.

— Ты грешишь, Мартин, — заговорил Андерс, не заикаясь. Он уже несколько раз выпил, и старые глаза его были влажны. — Ты жестоко грешишь, когда говоришь о фирме! Здесь и отец и дед твой имели хороший, верный заработок; и ты мог бы иметь, если бы вел себя лучше. Старый консул был, можно сказать, первый человек на свете, да и младший консул человек честный, дай ему бог здоровья!

— А! — вспыхнул Мартин. — Я

не знаю, о чем ты говоришь, дед! Мне кажется, что тебе-то их не за что особенно расхваливать! Что сталось с моим отцом, и с дядей Свеном, и с дядей Рейнертом? Ушли в море на кораблях консула? А что ты получил за это? Две праздные руки и немного пищи, чтобы поддержать жизнь! Или, может быть, тебе кажется, — прибавил он с неприятным смехом, — что мы приходимся им родственниками из-за Марианны?

— Мартин, я тебе не поз… не поз… не поз… — старик покраснел до корней волос, он встал, словно боролся с непокорным словом, но от этого ему становилось только хуже.

— Выпей, старик, — добродушно сказал Том Робсон и протянул ему кружку.

Старый Андерс утих и перевел дыхание.

— Спасибо, мистер Робсон! — сказал он и глотнул из кружки.

— Что сказал прародитель? — спросил Клоп с притворной серьезностью.

Но эта шутка оказалась чересчур тонкой для остальных, и Клопу пришлось смеяться одному.

Том Робсон делал знаки всем остальным, чтобы старика оставили в покое. Старый Андерс положил трубку в карман жилетки, встал и пошел в маленькую комнатку рядом с кухней, где он спал. Крепкий ром на миг разбудил в нем юношескую горячность, но никогда его бессилие не казалось ему таким тяжелым бременем, как в этот вечер.

Долго еще все сидели и пили, пока на столе ничего не осталось. Лампа начала чадить, потому что масло все выгорело. Тогда все разошлись. Клоп пошел по направлению к «West End», Том Робсон вскарабкался по тропинке, которая вела вверх по обрыву, позади хижины Андерса. Он жил у вдовы в шкиперском поселке, примыкавшем к Сансгору.

Торпандер пошел с Робсоном, отчасти потому, что он опасался идти один через «West End», а отчасти — потому, что хотел бросить последний взгляд на окно любимой, которое выходило на обрыв.

Мартин закрыл за ними дверь и стал вытирать тряпкой скамейку, на которой собирался лечь. Он не заметил, что на скамье лежало несколько пустых бутылок: они покатились по полу и ударились о раковину. Тряпка выпала у него из рук, и, не пытаясь раздеться, он упал на скамью, словно в мягкую постель.

Остаток масла окончательно выгорел, последнее голубое пламя вспыхнуло и погасло. Затем густой серый дым заволок стены, веселыми спиралями завился около окон и тонкими нитями протянулся на полу комнаты, в которую уже проникали слабые блики рассвета.

Ничего не было слышно, кроме глубокого дыхания спящих. Старик дышал часто и размеренно, Мартин метался по скамейке, то смеялся во сне и хрипел, то вскакивал, разгоряченный всем выпитым и сказанным.

Долго еще красный уголек фитиля лампы светился во мраке, и дымок тонкими кольцами весело вился над ним и

рассеивался в темноте.

VII

Фру Фанни Гарман поначалу отнеслась к Мадлен особенно дружелюбно и даже приглашала ее посещать их в городе. Но дальше этого не пошло; даже не слишком опытная в тонкостях человеческих отношений Мадлен все же поняла, что ее приглашали только из вежливости.

Однажды в воскресенье Мадлен остановилась перед большим зеркалом в одной из верхних комнат. На ней было светлое платье, и ее густые, темные, слегка вьющиеся волосы немного спускались на затылок. Фанни, проходя мимо, увидела в зеркале свое отражение рядом с Мадлен.

Красивая женщина остановилась и внимательно взглянула на девушку. Темные волосы и немного смуглый цвет кожи Мадлен замечательно хорошо гармонировали с чистым белым лицом и светлыми волосами Фанни. Правда, фигура Мадлен была немного стройнее и грациознее, но зато лицо было некрасиво! Совсем некрасиво! Фанни внимательно разглядывала оба отражения, делая вид, что поправляет волосы Мадлен. Закончив свои наблюдения, она взяла молодую девушку за талию и повела с собою.

— Слушай, милая Мадлен! — начала она, хмуря брови. — Я, право же, сержусь на тебя за то, что ты еще ни разу не была у нас в городе. В наказание я сегодня вечером просто увезу тебя. Мортен сядет рядом с кучером.

Мадлен посмотрела на тонкое лицо Фании и невольно подумала, что оно прекрасно. Так хороши были большие синие глаза, так изящна посадка головы, линия шеи, а выражение рта так менялось каждое мгновение, что, когда она говорила, трудно было отвести глаза от ее губ.

— Ну, что ты уставилась? — спросила Фанни шутливо.

— Ты замечательно красива! — искренне отвечала Мадлен.

— Ну вот, это действительно деревенский комплимент! — засмеялась молодая женщина, но все же немножко покраснела от удовольствия и от этого стала еще более сияющей.

Мадлен гостила у Фанни несколько дней. Позже она часто ненадолго заезжала к Фанни. Молодая фру Гарман брала Мадлен с собою на немногочисленные празднества, которые устраивались в городе, приглашала ее к себе, когда в городском доме Гарманов собирался небольшой кружок гостей. Повсюду их видели вместе, и одна подчеркивала другую своеобразным контрастом внешности или кокетливым сходством и различием в туалетах.

Старый дом Гарманов был известен тем, что каждый из его обитателей имел право делать решительно все, что хотел: когда угодно уходить, приходить, кататься в коляске или верхом; словом, делать, что вздумается. Дом был так велик и в нем помещалось так много людей, и гостей и служащих, которые встречались только за обедом или за ужином, что было не особенно заметно отсутствие того или другого из них.

Поэтому Мадлен не замечала, чтобы кто-нибудь в доме слишком скучал о ней. Фру Гарман была постоянно словно чем-то огорчена, а Ракел держалась очень отчужденно, потому что, как объясняла Фанни, она «подобрала себе нового исповедника!»