Гарман и Ворше
Шрифт:
Остатки они разделили между собой по жребию, совершенно так же, как порой делили щепки, и хохотали при этом до колик.
Затем все пошли домой, в «West End», нагруженные колбасами, бутылками, цыплятами и прочими прекрасными яствами. Солнце только что вышло из-за гор на востоке города и сияло во всех оконных стеклах. Казалось, что весь «West End» иллюминован.
В это утро уж наверное ни одна жена не попрекнула мужа за то, что он немножко перехватил. В домах плотников ели, пили, болтали, шумели; на лестницах и по улицам сновали люди. Ребятишки сидели в кроватках, удивленные, ослепленные утренним
Солнце сияло над бухтой Сансгор. Новый корабль стоял на причале, а с берега «West End» далеко в море доносился веселый шум.
Дома у старика Андерса Марианна лежала в постели и говорила в бреду что-то непонятное. Соседка утверждала, что у нее горячка; да и сам старик Андерс сидел, обмотав голову мокрым полотенцем: он обжег себе на пожаре одну сторону лица.
Горожане, наконец, разошлись по домам. Иные — усталые, словно не замечая солнца, сразу отправились в постель; другие не ложились, бродили и болтали весь день. Больше половины населения города побывало в эту ночь в Сансгоре или во всяком случае наверху, на холмах, чтобы посмотреть на пожар.
Один из немногих, кто не обратил на пожар никакого внимания, был Клоп. Расставшись со шведом наверху, в шкиперском поселке, он пошел прямо к городу и около первого же дома встретил людей, бежавших вниз. Как он ни был глух, он все же явственно услышал два пушечных выстрела. Проходя мимо церкви, Клоп увидел, что дверь открыта и что в помещении колокольни на полу стоит фонарь. Клоп увидел ноги человека, которые то поднимались кверху, то опускались вниз, подгибались и снова поднимались кверху. Он решил, что, видимо, бьют в набат большим колоколом.
Клоп обратил внимание на то, какое время показывали церковные часы, и пошел домой, обдумывая, что отвечать полиции: он ожидал допроса в связи с этим пожаром.
Консул Гарман уже три дня лежал в постели. Вся левая сторона была парализована; но доктора полагали, что все может пройти, поскольку пациент выжил первые дни. Консул не произносил ни слова, но двигал глазами, точнее, правым глазом; левый был полузакрыт и рот перекошен.
Дядюшка Рикард все время сидел у постели и пристально смотрел на брата, пока их глаза не встречались; тогда он отводил взгляд в сторону, стараясь изобразить на лице полнейшую беспечность. Ведь доктор предписал, чтобы больного тщательно оберегали от какого бы то ни было волнения.
Оставаясь с больным наедине, советник всегда боялся, что тот начнет говорить; но консул как будто специально ожидал этого и, наконец, сегодня, как только ушел доктор, обратился к брату:
— Послушай, Рикард, — сказал он, невнятно произнося слова, — надо бы сделать кое-какие изменения…
«Ну вот, начинается!» — подумал советник.
Консул подождал немного, затем продолжал:
— Это большая потеря, которая отразится на нас всех; корабль был не застрахован.
— Да… Видишь ли, Кристиан Фредрик… — отвечал дядюшка Рикард совершенно неподобающим беспечным тоном. — Совершенно удивительные… Совершенно удивительно… что… гм… что… ну, словом, совершенно
Консул поглядел на него.
«Что же теперь будет?» — подумал дядюшка Рикард и огляделся в поисках помощи.
— Что ты хочешь этим сказать, Рикард?
— Да… да… да… Вот наш-то Габриель! Молодец мальчик… — пробормотал советник и попробовал улыбнуться. — Не то чтобы в школе, конечно, но вот, например, скажем, на верфи..
— Что случилось с Габриелем? — быстро спросил консул.
— С Габриелем? Ничего! Ничего, кроме хорошего… Замечательно хорошего… Неужели ты думаешь…
В этот момент вошла Ракел, и дядюшка Рикард вздохнул с облегчением.
Ракел сразу поняла, что отец заговорил, и прямо подошла к постели.
— Расскажи мне все, Ракел! — попросил больной.
— Я с удовольствием рассказала бы тебе все сразу, отец, потому что все новости только хорошие, но я не уверена, сможешь ли ты перенести потрясение, радостное потрясение? — говоря это, она спокойно взглянула ему в лицо.
Больной сделал нетерпеливое движение. Ракел продолжала, держа его за правую руку:
— Видишь ли, корабль был готов к спуску. Совсем готов. И он пошел в назначенное время, прежде чем успел загореться, понимаешь? Корабль был вовремя спущен на воду, и теперь он спасен и цел. Ну вот, отец, теперь ты знаешь все.
— Но Габриель? — спросил консул и посмотрел на брата.
— Габриель именно и сделал все это, потому что Том Робсон не пришел, — сказала Ракел.
— Был пьян, видишь ли, совершенно пьян! Лежал в постели мертвецки пьяный! Понимаешь? — пояснил теперь дядюшка Рикард различными жестами.
— Ну вот, отец! Теперь тебе не о чем спрашивать, — сказала Ракел успокоительным тоном. — Теперь ты знаешь все.
Отец посмотрел на нее, и она почувствовала слабое пожатие его руки.
Затем Ракел увела дядюшку Рикарда из комнаты больного и запретила ему приходить туда одному, что советник счел вполне разумным.
Йомфру Кордсен приходилось очень трудно все эти дни с больным, за которым она ухаживала сама, не допуская к нему никого, кроме Ракел, и с хлопотами по приведению дома в порядок после приготовления к балу. Но у старухи за это время составилось высокое мнение о фрекен Ракел.
После сватовства пастор Мартенс ни разу не разговаривал с Мадлен наедине. Но в эти дни тревог и волнений он очень часто приезжал в Сансгор. Фру Гарман слегла в постель — никто точно не знал, почему, и часто случалось, что в гостиной не было никого, кроме Мадлен, когда он приходил.
Вначале она была смущена и держалась замкнуто, но, заметив, что он нисколько не сердится на нее, решила, что это хорошо с его стороны. Именно он относился к ней в эти дни особенно участливо, потому что отец ее думал только о больном.
Через несколько дней консул, долго лежавший спокойно, сказал Ракел:
— Пусть Габриель придет ко мне!
Отец подал юноше правую руку, которой он мог теперь двигать немного лучше:
— Спасибо, мой мальчик! Ты спас нас от большого убытка и показал себя мужчиной; ну вот… Ракел мне говорила, ты желаешь впредь оставить занятия науками…