Гарпия
Шрифт:
Настоящих же увечных привечали, простите за сомнительный каламбур. Вот и сейчас – время раннее, а у нищего за пазухой уже грелась звонкая компания грошиков. И калач он жевал с маком. Добрая булочница оделила. И сверху монетка упала – прямо в ладошку.
Будто с неба.
– Низко кланяемся, благодетель…
Нищий замолчал. Не говоря ни слова, он следил, как к мосту приближается могучий караковый жеребец с тщедушным всадником. Часто ли такие люди, как капитан Штернблад, посещают захудалый канал на окраине? Часто ли они бросают подаяние скромному калеке? Да
Славный денек, удачный…
Поперек седла капитан вез тюк исключительных размеров. В тюке скрипело и погромыхивало. Казалось, туда засунули рыцаря в полном доспехе. Спешившись, Штернблад привязал жеребца к перилам, сдернул тюк, сунул подмышку и взошел на мост. Он напоминал убийцу, спешащего избавиться от тела. Или муравья, вцепившегося в добычу много больше себя самого.
Сбросить тюк в воду капитан не торопился. Поклажа с грохотом упала в пяти шагах от нищего. «Украсть?» – мелькнула у того безумная мысль, вызвав приступ хохота. Нищий представил, как удирает прочь с тяжеленным тюком, скача на одной ноге, а за ним безуспешно гонится капитан верхом на жеребце.
«Надо Жирной Баське рассказать. Пусть тоже посмеется.»
– Эй, ты! Ты сидишь здесь ночами?
– Никак нет, господин капитан! – с неожиданной молодцеватостью отрапортовал нищий. – Я по ночам не работаю.
– Жаль…
Капитан бродил по мосту, о чем-то размышляя. Наконец он остановился у перил, где зиял пролом. Именно здесь Доминго, сын Ворчака, отправил в канал дерзкого вонючку. Пролом заинтересовал капитана. Он долго разглядывал измочаленные края деревяшек. Пнул ногой два ближайших столбика. Отломил острую щепку и искрошил в пальцах.
– Ну, допустим, – буркнул он, хмурясь.
– Бездельники, господин капитан, – доложил нищий. – Чинить не спешат. А ну как почтенный сударь навернется? Оно запросто, если хлебнул лишку. Буль-буль, и привет, Нижняя Мама…
– Это хорошо, что бездельники, – странно заметил Штернблад. – Это нам на руку…
Внезапно он нанес пару-тройку ударов в воздух. Упал, будто сбитый с ног, покатился по деревянному настилу, борясь с невидимкой. Нищий, открыв рот, наблюдал за баталией. «Колдовство? – предположил он. – Вражеский малефициум? Злоумышляют, а?» Пока он тянулся за костылем, желая ковылять отсюда прочь, или огреть злодея-невидимку, одолевавшего Штернблада, все решилось само собой.
Капитан извернулся ужом, встал на колени, ухватил тюк – и, как врага, швырнул на перила, в семи локтях от старого пролома. Захрапел испуганный жеребец. Нищий от страха закрылся костылем. Перила не выдержали, сломались под тяжестью. Тюк упал в канал – буль-буль, как выразился попрошайка, и круги по воде.
– З-зараза! – хором резюмировали рыбаки. – Весь клев испортил!
Пропустив комментарий мимо ушей, Штернблад встал. Отряхнулся, снял плащ, внимательно осмотрел. Минут десять, с тщанием коллекционера, сравнивающего оригинал и копию, он изучал оба пролома – прежний и новый.
Кивнул – и, насвистывая, пошел к жеребцу.
– Держи! – вторая монетка улетела в руки нищего. – За усердие…
– Рад
Штернблад задержался, медля сесть в седло.
– Я тебя знаю?
– Вряд ли, господин капитан. Мы в лейб-страже не служили. Пехтура мы, алебардисты. 2-я рота под командованием сударя д\'Азенкура.
– «Медные каблуки»?
– Так точно! – нищий с трудом встал, опираясь на костыль. – Мелкая сошка, сержант Батмоль.
– Летиция? Прорыв осады?
– Так точно!
– Там и ногу потерял?
– Было дело…
– Что я могу для тебя сделать? – капитан приблизился к калеке. Нищий оказался рослым дядькой. Маленький Штернблад глядел на него снизу вверх. – Медаль? Пенсион? Я помню, вы стояли насмерть…
– Спасибо, медали не надо. А сделайте-ка вы для меня одну малость…
С этого дня у моста через Рыбный канал сидел нищий с табличкой: «Подайте герою осады Летиции!» Ниже, под «героем», красовалась размашистая надпись: «Подтверждаю!» – и подпись с личной печатью Рудольфа Штернблада. Народ стекался со всех концов города – посмотреть. Ну и подавали безногому, не скупясь.
А кто выражал сомнение, тех отправляли к капитану – удостовериться. Если же не шли, то отправляли еще дальше. Кстати, перила не чинили целый год. Говорили – памятный знак.
Достопримечательность.
Еще в этот день капитана Штернблада видели в Универмаге. Он зашел в холл главного корпуса, поймал за рукав кого-то из преподавателей – пойманным по нелепой случайности оказался секретарь Триблец – и велел проводить его на крышу.
Всю дорогу секретарь пытался выяснить у капитана цель его визита. Ответ: «Во благо короны!» – секретаря не устроил. Но, как говорится, за неимением ложки обходишься пригоршней. На крышу Триблец лезть не стал – он, хотя и защитил диссертат по теории левитации, с детства боялся высоты. Дождавшись возвращения капитана, секретарь провел гостя, согласно его требованию, во внутренний дворик, к злополучной рябине.
– Тела, значит, не нашли? – спросил Штернблад.
– Какого тела?
– За которым ночью ликторы приходили.
– Ах, этого? – Триблец понял, что отвертеться не удастся. На всякий случай он мазнул взглядом по окнам корпуса. Студенты сидели на лекциях, преподаватели наставляли будущих чародеев. Никто не выглядывал, никому дела не было до милой беседы внизу. – Как же, приходили. Мне сторож докладывал. Ложный вызов, сударь. Уж извините, но покойников во дворах нашего университета не водится. Мы вам не Чурих, у нас дрейгуры в лаборантах не ходят.
– Нет тела, нет дела, – пробормотал капитан.
И полез на рябину.
Холодея от ужаса, Триблец следил, как любимец его величества карабкается по тонюсеньким веткам кроны. Гроздья плодов мерещились секретарю брызгами крови. А ну как свалится? Не было тела, и вдруг станет…
Он закрыл глаза и начал молиться.
– Эй? – спросили с неба. – Вон там, на крыше… Это грифон, да?
– Да, – Триблец зажмурился еще плотнее.
– А вон та штука – горгулья?
– Горгулья…