Гарпия
Шрифт:
– За здоровье новорожденного!
Нос коршуна, глаза жабы, усы чащей – так говорили про обитателей Йо. И добавляли: нрав – зверский. Оставим это на совести злопыхателей. Они и горца-то сроду не видели. А если видели, то в театре господина Дюпоклена, где горца представляют в черном, как смоль, парике, и с кинжалом в зубах. Ну их. Лучше расскажем чистую правду.
С историями так бывает. Врут-врут, аж завираются, и вдруг – правда. Все прямо заходятся: ишь ты! правда! Потом глянешь по уму: правда – натуральная брехня. Зато брехня, которую грузили бочками – ишь ты! какая
Бес их знает, эти истории.
Обликом Теодор уродился в отца. Нос – да, знатный носище, только не коршуна, а природного орла. Глаза – ну, влажные, ну, навыкате. Так они и у честного волкодава навыкате, не у одной жабы. Усы выросли рано. Знатные усы, рыжие, как лисья шкура.
И нрав – замечательный.
Мальчик хорошо ел. Мальчик хорошо спал. Без штанов играл у дома со сверстниками. В штанах ходил за гусями. Мать дала рубаху – начал ставить силки на зайцев. Иначе заяц увидит без рубахи, засмеет. Когда отец подарил ему первую куртку и пояс, отправился на выпасы с отарой, в компании старших пастухов.
Село было из замирившихся. В набеги хаживали исподтишка, чаще – по договоренности с будущими пострадавшими. Мы, значит, набежали, два сарая сожгли, Тюльку-шалаву гуртом снасильничали. Вы нам дали мешок золота. Так казне, или сеньору в челобитной смело заявляйте: мешок, не меньше. Готовили оброк за сто лет, да треклятые горцы, ужас-ужас, отобрали. По миру пустили, детишки пухнут, кору с лебедой жрут.
Вам подати скостят. Десятину с выгоды нам пришлете, как условились.
К набегам Теодора сочли негодным. Соображал медленно. А для пастуха – в самый раз. Овец торопить ни к чему, овцы – не рысаки. Пастбище, дойка, стрижка. Ягнята скачут. Сиди, дуй в дудку.
В дудку парень дул редко. Большей частью разглядывал листочки, травки и корешки, за что получил прозвище – Лопух. Он не обижался. Ведь интересно, что там внутри. Отчего лист смородины в кипятке душист? Почему тертая кора лавра, ежели отварить, язвы врачует? По какой причине корень девясила жор вызывает? С горечавкой его настоять…
Он и заблудился-то из-за обстоятельности. Пришел с ведром к роднику, а там такое растет! такое! – и вон там еще… Как не проверить? Не обойти со всех сторон: почему растет? отчего колосится? что за запах?
Ну и выбрел к пещере. А вот какого рожна в пещеру полез, если там уж точно ничего не произрастало, и воды свежей не текло – это, извините, великая тайна. Обстоятельные – они булыжники ада по одному пересчитают. Пещера? Да, пещера. Очаг? Ишь ты, очаг! Немереная груда тряпья? – в наличии. Шея? – отличная шея. Длинная, локтя два. Вся в пуху и мелких перышках – белых, кое-где дымчатых.
А что у шеи с обоих концов?
– Спасите!
Так впервые встретились Теодор Равлик и Олор Дымношей, великан-стоким, единственный в горах Йо. Вопль «Спасите», кстати, пригодился наилучшим образом. Великана пятый день трепала лихоманка. От ледяной ключевой воды горло простыло, воспалилось, образовались гнойники. А при лебяжьей шее, как у всех стокимов, болезни этого рода крайне опасны.
Олора пора было спасать.
Чего только не лил Теодор великану в глотку! Цепенея от
В его закромах обнаружился рай. Корни, травы, листья. Сушеные, толченые, вяленые. Ягоды и хвоя. Орехи и стебли. Теодор так увлекся, что забыл и про страх, и про сказки, где великаны с аппетитом кушали глупых пастушков под соусом из черемухи.
К частым отлучкам Теодора на пастбище привыкли. Не боялись, что сгинет. Про великана местные знали. Безобидный Дымношей отшельничал здесь давно, сбежав откуда-то, где жили люди более добрые, чем злые горцы Йо. Чем Олору глянулся парень, неизвестно. Но знания стокима переливались в маленького спасителя день за днем.
Магия? Нет. Обстоятельность, цепкость и умение сложить одно с другим. Если у тебя длинная шея лебедя – больше ценишь жизнь, что ли?
Год-другой, и парень стал лечить. Больные потекли к нему с вершин и ущелий. Теодор ни в чем нуждался, и никому не отказывал. Когда ему исполнилось двадцать пять, он слыл самым завидным женихом в округе. В двадцать семь – еще спорил с матерью, желавшей внуков. В двадцать восемь – случайно зашел в корчму на Шибком Спуске.
И встретил охотников.
Захлебываясь от восторга, те хвастались напропалую. Виконт Дельгаро с друзьями, отбившиеся от свиты герцога Сорентийского – о, в их изложении битва со злобным великаном-людоедом обретала черты эпопеи. Горцы, сидевшие в корчме, угрюмо молчали. Ссориться с аристократами, памятуя характер герцога, никто не хотел. Был великан, и нет.
Невелика потеря.
Один Теодор, радуя виконта, смотрел на трофей – голову старика на лебяжьей шее. И кивал в такт рассказу. А как насмотрелся, угостил охотников пивом. Примите, ваши милости. Хорошее пиво, крепкое. Долго помнить будете.
Он все делал обстоятельно. И сейчас не сплоховал. Умри виконт от яда, и месть Карла Строгого обрушится на горы. Это Теодор понимал. А вот то, что отныне каждый из охотников в постели с женщиной мог только рыдать или браниться, и род Дельгаро угас – бывает, и никто не виноват.
К сожалению, так думали не все.
Год спустя в горах объявился землемер. Горцы к нему отнеслись с равнодушным гостеприимством. Пусть меряет, от скал не убудет. Скоро землемер сказался хворым и явился к Теодору – лечиться от поноса. Выпил отвар из корня кровохлебки, выпил и горячего вина с хвощом и спорышом.
– Извини, дружок, – сказал. – Понос – это правда. А землемерство… Давай по душам, хорошо? Я же чую, Высокой Наукой у тебя и не пахнет. Значит, неподнадзорно…
Лже-землемером оказался Климент Болиголов, профос Надзора Семерых – частного ордена-невидимки, контролирующего злоупотребления магией. Ситуация с виконтом Дельгаро криком кричала о чьей-то мести. Следов порчи малефики не нашли; не нашел их и профос Надзора, побывав сперва у виконта, а потом и у Теодора.
Ловкость рук, травки-муравки, и никакого мошенничества.