Гарпия
Шрифт:
Прошлое для гарпий – бесчувственно.
Будущее для гарпий – бесстрастно.
Я слушал, молчал и втайне хохотал. Он не врет, понимал я. Он говорит правду, не стесняясь ее извращенности. С единственной целью – убедить меня согласиться на их вмешательство. Пустить гарпию в душу. Лазутчик под видом борьбы с паразитом вгрызется в мою сокровенную суть. Выжжет то, чем я дорожу. Коварно превратит жеребца в мерина.
И сделает Джошуа Горгауза подобным гарпии.
Война уйдет. Перестанет сниться. Я буду изредка вспоминать – зевая, без лишних страстей. Назову врагов друзьями. Буду гладить по головкам
Обращусь в червя.
Ну что, спросил он. Уйди, ответил я. Уйди, или я тебя убью. И никогда – слышишь! – никогда больше не подлетай ко мне с такими предложениями. Я, королевский маршал в вашей резервации, до конца жизни – на войне. То, что я много пью и не стреляю из арбалета по вашей молодежи, ничего не значит.
Твое дело, сказал он.
Я видел, что он огорчен моим отказом. Еще бы! – Джош Кровопийца не поймался на их уловку. Ни завтра, ни послезавтра, ни в какой другой день Стимфал не возвращался к этому разговору. Забыл? – нет. Понял, что я непреклонен? – не в том суть.
Согласно природе гарпий, он стал равнодушен к моему отказу. И еще более равнодушен – к надежде когда-нибудь добиться согласия. Животное. Сволочь. Я бы убил его, если бы знал, как скрыть убийство.
Я до сих пор на войне."
Матиас Кручек отложил дневник в сторону.
«Мы неспособны к мести, – вспомнил он слова Келены. – Для мести нужны мощные якоря – в прошлом и будущем. Еще лучше – якоря, зараженные паразитами. У нас их нет, понимаете? Как у вас нет крыльев…»
У них нет якорей. Ни вчера, ни завтра – нет.
Возможно, поэтому они летают?
«Вас нет, а мы есть, – перечитал доцент слова Стимфала, гарпия, который сражался за свободу, был выкуплен из плена Шестируким Кри и сейчас доживал свой век на Строфадах. – Я всего лишь предполагаю. Вас нет. Мы – есть. С этого момента мы заточены не в резервацию – в темницу. Наша свобода ограничивается так, как ты и вообразить в силах. Вселенная перестает расширяться, крылья теряют смысл.»
Что хотел сказать Стимфал, оставалось загадкой.
– Доцент Кручек?
Клубочек ринулся накручивать спираль на связном блюдечке. Проявилось лицо секретаря Триблеца. У этого лика было два имени: озабоченность и усердие.
– За вами прибежал королевский скороход. Вас просят немедленно отправиться в дом Томаса Биннори.
– Зачем?
– Для присутствия на третьем сеансе лечения.
– У меня лекция по траекториям пассов!
– Мы уже договорились с профессором Гавриком. Он вас заменит, – секретарь понизил голос до шепота, став похож на заговорщика. Часть блюдечка недопроявилась, сохранив красочное изображение тюрьмы для магов. Триблец в этом обрамлении смотрелся очень символично. – Высочайшая просьба, сами понимаете! Спускайтесь вниз, вас ждет карета.
– Карета?
– Мастер Скуна любезно согласился, чтобы вы воспользовались его каретой. Но домой после сеанса вас отвезет извозчик. Оплата – за счет университета. Карета мастера Скуны должна не позже, чем через два часа, вернуться обратно. Иначе…
«Она превратится в тыкву,» – чуть не брякнул Кручек, раздосадованный внезапным
Но доцент не любил сюрпризов.
– …иначе мастер Скуна будет огорчен. Он ездит по городу исключительно в своей карете. А ректор не желает огорчать такого выдающегося…
Звук плавно сошел на нет. Доцент подавил желание запустить в блюдце увесистой книгой и выглянул в окно. Действительно, у центрального входа дежурила черная карета Скуны. На козлах сидел молодой ассистент с кнутом в руках. По всей видимости, в его услугах старик-гипнот сейчас не нуждался.
Кони фыркали и били копытом о булыжник. Их нервировал псоглавец – стоя поодаль, тот помогал гарпии забраться на пегую кобылу. Кручек сегодня не встречался с Келеной. Даже при его слабом зрении было заметно, что гарпия выглядит ужасно. Так, словно по ней ночью топталось стадо несвезлохов.
«С чего бы это? – удивился он. – Реакция на лечение барда? Естественный процесс? Заболела? Не знаю, сыщется ли в Реттии специалист по болезням гарпий…»
Когда оба всадника-миксантропа пустили лошадей шагом вдоль ограды, Матиас Кручек вздохнул и покинул кабинет.
"Нет, она, конечно, предупреждала, – скрипя пером, записал Абель Кромштель. – Сразу после второго сеанса. Так и сказала перед отлетом: если все пойдет нормально, поведение мэтра станет естественным. Не обольщайтесь. Это временное облегчение. И не поддавайтесь на его уговоры – в город больному нельзя. Возможно, он опять захочет сбежать. От себя не убежишь, но больные с паразитом, изолированным в карантине, испытывают странные позывы.
Считайте, он под домашним арестом.
– Когда послать за вами? – спросил я.
– Когда, – она ответила загадкой, – он перестанет откликаться на свое имя.
– Нельзя ли указать точнее?
– Нельзя. У каждого это случается по-разному.
Она была права. Мэтр ел, пил и спал. Играл на арфе. Сочинял. Разговаривал со мной. Читал книги. Совершал естественные отправления. Написал «Эпитафию ночному горшку». Довольно рискованную, на мой взгляд. Шутил; временами делался задумчив. Будь на моем место кто-то другой, не знающий мэтра досконально, он решил бы, что Томас Биннори выздоровел.
Но я видел: это ложь.
Домашний арест не вызвал у мэтра гнева. Обычный, знакомый мне Биннори переломал бы в доме всю мебель. Наорал бы на меня. Порвал струны. Полез в драку со скороходами – согласно приказу, у нас в прихожей день и ночь, помимо гвардейцев, дежурили трое посыльных.
В городской толчее они проворнее всадников.
Мэтр, равнодушно принявший ограничение свободы, стал для меня полной неожиданностью. Вторая несообразность оказалась менее заметной. Я и сам-то проморгал ее вначале. За эти дни мэтр ни разу не вспомнил о родине. «А ты помнишь? – вечно начинал он, несмотря на мои просьбы не терзать сердце. – Нет, Абель, ты помнишь?» Или строил планы возвращения. Несбыточные, безумные, они приносили ему облегчение.