Гарсиа Лорка
Шрифт:
Для Федерико джаз оказался, что неудивительно, близким родственником песен «канте хондо», которые он так усердно собирал вместе с Мануэлем де Фальей. Можно с уверенностью утверждать, что именно его любовь к фольклору и собственный опыт исследования старинных музыкальных традиций Андалузии расположили его к столь чуткому восприятию негритянской музыки. К тому же, полагал он, цыгане, как и негры, имеют африканские корни, так что между ними и должно быть естественное сходство. Но и кроме самой музыки Федерико хорошо чувствует то, что роднит эти два мира, негритянский и цыганский: это состояние «народа в народе», то же униженное положение, преследования полицейских властей, расовая сегрегация — он ведь видит, что эти модные кабаре Гарлема посещают только белые, которые приходят сюда «оторваться» в ритмах «черной музыки»… И главное, что роднит их, — это природная простота чувств, таких плотских, электризующих — полная противоположность тому механическому, автоматизированному миру, который обступает его
Эта последняя строчка — не память ли она об огненном танце из «Колдовской любви»?..
Ночью или ранним утром, в своей комнате, вернувшись к себе после лихих вечеринок в джаз-клубе, Федерико, с головой еще полной ритмов «черной музыки», как называл ее Дюк Эллингтон, лихорадочно набрасывает стихи, в которых неустанно повторяется припев:
Ай, Гарлем, ай, Гарлем, ай, Гарлем!.. Ай, негры, негры, негры, негры!..Благодаря этому музыкальному опыту, совершенно новому для его обостренного слуха, поэзия Лорки претерпевает существенные изменения: меняется сама стихотворная «матрица» «Цыганского романсеро» с ее рифмами и ритмами, и он открывает для себя неограниченные возможности свободных напевов. В 1929–1930 годах, за девять месяцев, проведенных в Соединенных Штатах, и три месяца, проведенных на Кубе, Федерико, одержимый творческой горячкой, создаст целый цикл поэм, который позже назовет «Поэт в Нью-Йорке». И еще он напишет две пьесы — самые смелые из всех и потому «неиграемые»: «Публика» и «Когда пройдет пять лет» — это будет его «невозможный театр». И еще доведет до завершения, но уже в стиле, более близком его предыдущему творчеству, пьесу «Чудесная башмачница». Этот год, вне всякого сомнения, был самым плодотворным в его творчестве — как поэта, так и драматурга.
ВГЛУБЬ АМЕРИКИ, ИЛИ ИТОГ ОДНОГО ПРИКЛЮЧЕНИЯ
Как и можно было предвидеть, созревание Федерико — в контакте с дружелюбной, но слишком деловой Америкой — пошло ускоренными темпами. Он уже никогда более не будет прежним, когда через год вернется на родину. Прежде всего, он должен сам обеспечивать себя: его отец, с его расчетливой крестьянской натурой и умением считать деньги, выделяет ему лишь сто долларов в месяц, и этого явно недостаточно поэту, который вынужден тратить гораздо больше, если он хочет прилично существовать в американских условиях и извлекать пользу из своего пребывания здесь. Лорка решает организовать платные публичные чтения и преуспевает в этом — сначала в Нью-Йорке, а потом — в Гаване.
Уже спустя несколько недель после «высадки» в Америке Лорка высказывает в поэме свое разочарование… и свои надежды. Самое начало «Поэта в Нью-Йорке», которое он набрасывает, «возвращаясь с прогулки» (это и есть заглавие стихотворения), описывает его первые впечатления от Нью-Йорка: он «раздавлен небом», зажат «формами, подобными змее, и формами, что жаждут быть кристаллом»; он чувствует себя подвешенным между небом и землей посреди огромных зданий со слепящими стеклами окон. Каждый день он бродит, изумленный, по городу — и каждый день для него либо подарок, либо утрата.
Каждый день я могу столкнуться здесь с новым своим лицом…Ему хочется бежать — бежать, как в фильме «Manhattan Transfer»; он не собирается кончать жизнь самоубийством, как это сделал прототип одного из главных героев романа Дос Пассоса, но убежать очень хочется — и как можно дальше. Тогда он и вспоминает о своем американском друге, Филипе Каммингсе: с этим юношей, который на 11 лет моложе его, он познакомился еще в Мадриде, в прошлом году. Этот девятнадцатилетний поэт, очарованный выступлением Федерико в студенческой «Резиденции», подошел представиться ему и затем даже сочинил поэму в его честь. Федерико пригласил его к себе в Гренаду и познакомил с городом. По пути в Америку, проездом через Париж, он опять встретился там с ним,
Семейство Каммингс жило в штате Вермонт, так что Федерико нужно было добираться туда на поезде. К счастью, нашлись друзья, которые смогли проводить его на Большой Центральный вокзал — при этом они бурно восхищались смелостью этого человека, который, не зная языка, отважился на такую авантюру.
Лорка беспрепятственно добрался до Montpelier Junction, где его встретили с машиной Филип и его отец. Оставив позади шумный и суетный Нью-Йорк, с его бетонными громадами, «берущими приступом небо», Федерико наконец «приземлился» посреди дивного зеленого пейзажа и тут же с восхищением узнал, что «Вермонт» означает в переводе не что иное, как «зеленая гора». Извилистыми тропами они добрались до обиталища его друзей, Eden Mills. Оказалось, что Филип снял для своего гостя на весь август домик в горах на берегу озера Эден, посреди мирного живописного пейзажа, в полной тишине, нарушаемой разве что отрывистыми постукиваниями зеленых дятлов. После удушливой нью-йоркской жары Федерико нашел здесь долгожданную свежесть. С приближением осени случались даже легкие утренние заморозки, и тогда окрестности являли собой призрачные картины: туман над озером, изморось, долгий жалобный крик нырка — всё это питало грустный душевный настрой поэта и располагало к ностальгии.
Здесь Федерико провел десять дней в компании своего юного друга Филипа, который решил заняться переводом на английский язык сборника «Песен» Лорки. Он сумеет справиться с этой работой, но «Песни» Лорки в английском переводе будут изданы только в 1976 году. Филип Каммингс (не надо путать его с известным американским поэтом Э. Э. Каммингсом) оставил после себя дневник, в котором есть воспоминания об испанском поэте и три эссе о нем. Он пишет о том, как страстно любил природу Лорка, оказавшийся вдали от родины посреди прерий, тянущихся вплоть до канадской границы. Вот Федерико, во время одной из их долгих прогулок, увидел на обочине дороги маленькие кучки сухой земли: «У каждого существа есть свой маленький мир и свое место в нем!» — восклицает он. И мы узнаем в нем того ребенка, который любовался природой андалузской Веги и немного позднее, уже юношей, поделился своим восторгом с читателями в своих «Впечатлениях и пейзажах». Вот он видит, как белокурый гигант Филип валит подгнившие деревья, и шутливо ругает его, называя циклопом, который нападает на слабых. Каммингс отмечает, что Лорка постоянно сравнивал озеро Эден, в окружении холмов, с пейзажами своего детства: сравнение этих зеленых небольших возвышенностей со снежными вершинами его родной Сьерра-Невады было явно не в пользу американского пейзажа. Филип называет Лорку мечтателем и пишет: «Если ему случалось увидеть знакомый куст или дерево — его сразу охватывала ностальгия, которая остро ощущалась всеми нами; и вот он уже грустно смотрит вдаль и видит что-то свое, очень далекое от окружающего пейзажа».
Федерико, несомненно, был иногда откровенен со своим юным другом и позволял «заглянуть через щелочку» в свою смятенную душу. Известно, что, уезжая, он оставил ему маленький запечатанный пакет со своими личными бумагами и просил хранить их в надежном месте. Гораздо позднее, в 1961 году, то есть через 25 лет после смерти Лорки, Филип вскрыл этот пакет и нашел в нем 53 рукописных листка, в которых, в частности, рассказывалось о предательстве некоторых друзей Федерико, в том числе, как утверждал Каммингс, и о Сальвадоре Дали. Эта рукопись заканчивалась припиской, в которой Федерико просил Филипа, если что-либо случится с ним, Лоркой, в ближайшие десять лет, — сжечь все эти записи. И его американский друг, верный памяти их дружбы, уничтожил их. Что ж, тем хуже для нас, потомков. Или нет? Что узнали бы мы нового о Федерико и Сальвадоре? Их расставание было решенным и окончательным, лишь иногда возникали еще между ними какие-то болезненные счеты. Так зачем лишний раз подсматривать в замочную скважину? Филип Каммингс поступил честно.
Под конец своего пребывания у озера, в письме своему другу Анжело дель Рио, с которым Федерико вскоре встретится в окрестностях Нью-Йорка, он тепло отзывается о гостеприимном семействе Каммингс: «…они полны самой очаровательной доброты», — но затем упоминает, «с понижением на бемоль», о «бесконечной грусти» Вермонта и уточняет даже: «Этот лес и озеро погружают меня в состояние поэтической безнадежности, которую трудно в себе побороть». Вечерами и даже по ночам Федерико пишет, пишет — это будут две его «Поэмы озера Эден Миллс», которые составят четвертую часть его «Поэта в Нью-Йорке». Этот пейзаж, поначалу бывший таким освежающим, хотя и немного грустным, особенно для человека с юга, теперь вызывает у поэта бесконечную меланхолию, изливающуюся в слезах: