Гастроль в Вентспилсе
Шрифт:
– Конечно! – воскликнул Гринцитис. – Личные секреты подчиненных – незаменимый рычаг для поддержания дисциплины. Это вам подтвердит кто угодно. Только таким образом я мог заставить Мендериса работать с полной отдачей. Угроза разоблачения не позволяла ему связываться с мелкими мошенниками, рисковать и плутовать у меня за спиной.
– Грубо говоря, вы его шантажировали?
– Верно, сказано очень грубо, – осклабился Гринцитис. – Лучше запишите, что директор Гринцитис в интересах наилучшего выполнения плана товарооборота пренебрег общепринятыми нормами морали и не известил широкую общественность о распутном образе жизни Эмиля Мендериса.
Да, Гринцитис был серьезным противником. Посему в словопрения включился полковник
– До того, как мы сообща разберемся, что к чему в показаниях двух свидетелей, интересно послушать, что нам расскажут… Сильва Калнынь и заведующий аптекой о вашем последнем приезде в Ужаву. Или перед этим познакомить вас с заключением экспертизы о том, что полученные Артуром Румбиниеком по почте от некоего Я. Озолиня – кстати его адрес вымышленный – денежные переводы написаны на вашей машинке «Континенталь»? За что вы ему платили по тридцать рублей в месяц?
Гринцитис побледнел, но с ответом не торопился.
В кабинет влетел Тедис Яункалн. Его энергичная поступь красноречиво свидетельствовала о том, что у него важные новости. Положив на стол перед Кашисом листок с донесением, он сказал:
– Старший инспектор Селецкис остался в радиомагазине. По корешкам гарантийных талонов в мастерской ему удалось установить, что там в прошлом году нетрудовому соглашению работал пенсионер Артур Румбиниек…
– Правильно, теперь я вспомнил! – воскликнул Гринцитис. – Незадолго до моего ухода мы приняли его на работу. Неплохой мастер, но со странностями. Просил, чтобы деньги ему высылали по почте и притом анонимно. Чтобы обойти райсобес.
– И вы заполняли переводы на своей машинке, хотя в это время уже работали в комиссионном магазине. Так и запишем в протоколе. – Кашис обратился к Яункалну: – Позовите Сильву Калнынь.
Она почти слово в слово повторила то, что рассказывала накануне вечером. В присутствии Гринцитиса обвинение звучало еще тяжелее. Тедис довольно долго избегал смотреть на директора комиссионного магазина – зрелище не из приятных: искаженное ужасом лицо убийцы в момент разоблачения. Однако, подняв на него взгляд, был поражен – на губах Гринцитиса играла холодная усмешка.
– Так-с, гражданин Гринцитис, теперь показание Калнынь я дополню фактами, полученными по ходу следствия, – вновь перехватил нить допроса Страупниек. – Вечером в понедельник вас видели выходящим из квартиры Румбиниека – в то время он уже был мертв или в состоянии предсмертной агонии. В половине одиннадцатого вы на почте опустили в ящик письмо, адресованное Эмилю Мендерису. Хотя оно и написано рукой Румбиниека, но отправлено после его смерти. Это делали вы – мы располагаем соответствующими справками – и, следовательно, еще раз доказано, что вы были в его квартире. Теперь нам известно, что в воскресенье вы получили от Калнынь аконитин, которым – по результатам вскрытия – отравлен Румбиниек. И сказка про больного щенка не пригодится даже вашему адвокату, поскольку в суде будут фигурировать показания жильцов дома – сейчас их принес инспектор Яункалн: никто никогда не видел вас с собакой, не слыхал, чтобы в вашей квартире лаял или скулил щенок.
– До того, как вы запутаетесь во лжи, Гринцитис, – сказал Кашис, – я изложу легко подтверждаемый фактами ход событий; их вполне достаточно для того, чтобы вас осудить. Я пока не стану касаться мошеннической аферы. Румбиниек, которому вы ежемесячно платили по тридцать рублей за «утерю паспорта» и другие услуги, рассказал вам о неожиданном визите милиции. Очевидно, он напугался, возможно, даже потребовал денег, чтобы убраться отсюда. Вы понимали: этот человек может вас выдать и придумали подлейший способ, как отвести подозрения от себя на Мендериса, чье слабое место было хорошо вам известно. Достали яду и с бутылкой бальзама навестили Румбиниека. Уговорили его написать Мендерису письмо, возможно, далее посулили денег. Покуда Румбиниек писал, накапали ему в рюмку яда. Когда все было кончено,
Имант Гринцитис по-прежнему сидел с насмешливой гримасой на лице.
– Местные милицейские пешки никогда в жизни не пронюхали бы. Но кто мог подумать, что прибудут такие тузы из Риги? Как видно, нет смысла тянуть резину дальше, а то неизвестно, какие еще грехи мне пришьете… Пишите!
В кино возможны всяческие неожиданности. Бывают они и во время киносъемок, но, как правило, мало кого радуют: вдруг в лаборатории выясняется, что пленка – брак, и все эпизоды необходимо переснимать, на худсовете ни с того ни с сего забраковывают отснятые эпизоды, которые при обсуждении сценария признали самыми удачными, капризная погода ломает график работы, согласованный в разных инстанциях и учреждениях, болезнь артиста вынуждает режиссера отказаться от первоначального замысла и перенести натурные съемки в павильон. И тем не менее фильм должен сниматься, он должен увидеть экран – в него вложены идеи, творческая энергия многих людей, материальные средства.
Все это директор картины Янсон пытался объяснить начальнику городской милиции, который наивно ссылался на уговор о том, что съемки в зале состоятся в субботу или воскресенье.
– Прибыло начальство из Риги. Что оно обо мне подумает?
– Оно увидит, что вы укрепляете связь с народными массами, что оказываете поддержку самому массовому виду искусства – кинематографу.
– И превращаю наш отдел в балаган.
– Помогаете выполнению государственного плана, экономии средств. Я же не могу держать тут лишние дни всю съемочную группу. За это никто мне спасибо не скажет. Известно вам, во что это обойдется?
– Надо было снимать в прошлое воскресенье…
– И пропустить солнце и шторм! Такие идеальные обстоятельства бывают один раз за лето… Ну хорошо, предлагаю компромиссный вариант: будем снимать без музыки, без единого громкого возгласа – как во времена «великого немого». Озвучим в Риге. Заметано?
Полковник уступал помалу и неохотно:
– Но чтобы ни одно из ваших огородных чучел не бегало по коридорам! И въезд со всем оборудованием только через двор!
Условие, которое до сведения группы довел режиссер, старательнее всех соблюдала тетушка Зандбург. Ей только недоставало попасться зятю на глаза, когда она в таком виде: старомодное, в рюшах и оборках, лиловое бальное платье, лаковые туфли на каблуках-шпильках. И вообще она жалела, что столь легкомысленно бросилась в эту сомнительную авантюру. Не из-за того, что она в действительности боялась Кашиса, но теперь все эти киносъемки казались ей совершенно бессмысленными. Даже сценарий, еще неделю назад восхитивший ее, казался преснятиной по сравнению с кипящим водоворотом жизни, закрутившим ее в последние дни. Не радовало даже обещание Янсона пригласить ее в Ригу на озвучивание.
В перемене умонастроения тетушки Зандбург была повинна также и ее внучка. Все утро Расма терпеливо выслушивала рассказ о событиях, происходящих в фильме, потом широко зевнула.
– Мелодрама, от нее же разит нафталином! Можно подумать, нынче не кипят страсти. Почему, к примеру, не сделать кино про то, как мы ловим убийц, и спекулянтов?
– А любовь?
– Не обязательно. На худой конец можно присочинить, будто Яункалн влюбился в меня…
Расма стояла между осветителями и гримершами, и физиономия у нее была настолько кислая, что лишила тетушку Зандбург остатков вдохновения. Но именно эта вялость в движениях и томная презрительность привели режиссера в восторг.