Гастролер
Шрифт:
Они подошли к алтарю. Феодосий обратился к стоявшему невдалеке монаху, одному из тех нескольких десятков, кого пришедшие сюда в двадцать втором новые начальники не расстреляли и не утопили. Соловецкие монахи, признавшие советскую власть, считались вольными и работали в лагере в качестве наемных инструкторов.
— Давай окропи, Матвей, молодца святой водицей. А я приму его, как и полагается крестному отцу…
И окропленного студеной колодезной водой новонареченного Георгия архимандрит перекрестил троекратно, что-то гулко и невнятно приговаривая, и закончил:
— А теперь вкуси тела Господня…
И подал Медведю слепленную
— Теперь выслушай напутствие мое! — Феодосий выпрямился, сразу став стройнее, выше, степеннее. — Знай, что в час твоего отчаяния Господь не оставит тебя. В минуту, когда ты станешь один и вокруг тебя сделается пустота кромешная, хотя бы и скорбно тебе было, всегда сердцем призывай Господа нашего Иисуса Христа, живущего в душе твоей. Прежде чем что-либо сделать или сказать небогоугодное, рассуди, не оскорбит ли слово или дело Господа или ближнего твоего. Не пренебрегай никаким средством, которым можно угодить Богу, а таких средств множество, как то: утешение печального, заступление за обиженного, подаяние неимущему, противостояние дурным помыслам, терпение, милосердие и справедливость. И будет тебе на то помощь Божья, и с нею одолеешь ты все трудности. Сторонись подозрительности, ибо это нехристианское дело, но имей мудрость и осторожность. В Писании сказано: «Будите мудри, яко змия, и цели, яко голубие». Всегда держись середины: крайности нигде ни в чем не похвальны. Злое побеждай добром: худое худым исправить нельзя. Не презирай слов моих и не считай их трудными к исполнению: для Господа и с Господом все трудное не трудно и все скорбное не скорбно. Иго бо Его благо и бремя Его легко есть!
Старец Феодосий торопливо сунул Медведю в ладонь что-то тяжеленькое и холодное, развернул за плечи к светящемуся в полутемной церкви выходу и, подтолкнув слегка, проговорил:
— Ступай, Георгий! Тебя ждут великие дела! Господь сидел и нам велел! Иди и будь прав!
Выйдя из церкви, Медведь разжал ладонь — в руке лежала крохотная иконка Георгия Победоносца в золотом окладе.
Сегодня Медведь держал банк. По правую руку от него сидел Женька Калистратов по прозвищу Копейка — тот самый жиган, с которым он познакомился в Москве на Пресненской пересылке и которого слепая судьба-злодейка тоже забросила в СЛОН, хотя и годом позже, чем сюда прибыл Медведь. Копейка во все глаза глядел, как ловко банкует опытный катала, пензенский вор-карманник Тропарь. Они играли, не особенно прислушиваясь к спору, все сильнее разгоравшемуся в бараке. Лишь на несколько мгновений Медведь отвлекался от карт, с интересом вслушиваясь в толковые речи хлипкого ленинградского студента, который в этот вечер, по своему обыкновению, втянул барачных горлодеров в шумный базар, как говорят в Одессе, «за жизнь».
Тропарь проиграл очередную партию и раззявил свой беззубый рот в кривой усмешке. Свое кликуху Тропарь получил вроде за то, что когда-то пел в церковном хоре, или за то, что любил почистить деревенские храмы, — «церковников» никогда не любили даже в воровской среде, а со времен большевистской кампании по «изъятию церковных ценностей» начала двадцатых годов и вовсе презирали, потому как знали, что такие воры, как Тропарь, сами записывались в отряды «по изъятию» и многое из реквизированного церковного имущества к их поганым ручонкам прилипло. Тропарь предложил сыграть на общак священнослужителей, но Медведь решительно отказался.
— Ты что нас на
Поскольку даже в стае волков должен был соблюдаться хоть какой-то порядок, зэки духовного звания в соловецком концлагере в основном заведовали каптерками, занимаясь выдачей инвентаря и продуктов — от утепленной робы до черствого пряника из пасхальной посылки. От попиков и монахов зависела справедливая раздача сухого пайка, поэтому никакой зэк, даже равнодушный к религии, не желал нажить на свой желудок врага.
— Да ты че, Медведь, я ж имею в виду общак католиков, — стал оправдываться беззубый. — Слыхал, что знающие мужики говорят: там у них и вино имеется, — при этом беззубый ухмыльнулся. — Ты вон сам крестился, а без вина. Значит, не испил крови Господней. Следует восстановить справедливость. Как ты считаешь?
Говорил Тропарь жадно, ежеминутно облизывая сухие губы. Он был поглощен азартной игрой, засосавшей все его мысли и чувства в коварную воронку. И еще упрямо верил в то, что обязательно отыграется. Главное сейчас — всех убедить, что для него это плевое дело.
Медведь переглянулся с рядом сидящими зрителями. Все ждали его ответа.
— Что ж, — медленно заговорил Медведь, — коли слово выплюнул да сам напросился, тебе и ответ держать. Сможешь взять банк — все твое. А нет, так заступы не будет! Как решат люди, так и сделаем, — сказал Медведь и спросил окруживших их зэков: — Верно я говорю?
Все согласились. И Медведь раздал по первой.
Между тем спор, в центре которого оказался ленинградский студент Егорушка, разгорался, как июльский пожар в некошеном поле после недельного зноя. Спорящие повысили голос, отстаивая каждый свою точку зрения, не желая ни в чем уступать несогласным.
Как в бараке началась буза, Медведь даже не заметил: ему пошла карта. Но поднявшийся шум, топот ног и нестройные крики да прокатившийся по бараку клич: «Каэры наших бьют!» — вывели его из прострации.
В проходе между нарами уже кружилась толпа урок, размахивающих во все стороны кулаками, а в кулаках были зажаты заточки да колья. Было непонятно, кто кого бьет, а многим из тех, кто врубился в потасовку, было уже все равно, где наши, а где чужие…
Сорвавшись с нар, Медведь на бегу заметил недавнего своего соперника по стосу Женьку Калистратова и бросил ему в ухо:
— Студента Егора надо оттуда выдернуть, а то порежут доходягу на ремни! Толковый парень, даром что интеллигент… Жалко его… — и тихо добавил, уже как бы про себя: — Много всякой падали развелось, вырезать бы надо всех этих сук. Масть воровскую позорят!
Бросившись в толпу, Медведь стал сыпать удары кулаками направо и налево, пробиваясь к полузадушенному, затоптанному Егору.
Кто-то из вбежавших в барак мужиков подбодрил дерущихся:
— Бей козлов! Они, суки, наши храмы рушат!
И тут пошла веселуха! Замелькали заточки, кто-то уже молодецки свистел раскрученной над головой цепью. Пошли в ход колья. Густой мат клубился под потолком. Зэки дрались и резались беззлобно, но с азартом, будто Бог им всем раздал по паре жизней, как по паре запасных калош.
А посередине барака на длинном столе, крытом кроильной жестью, бородатый бродяга звонко выпечатывал чечетку, блажа во всю глотку частушки:
— Моя баба без трусов, да только мне не хочется! А как нажрусь да подерусь — дык сразу бегу дрочиться! Иии-эх!