Гать
Шрифт:
Тех, которые ополченцы — сразу видать. Пуза набекрень, рожи красные, одеты по гражданке, без шапок, разве что с белыми повязками на рукавах, вот и все знаки различия. Зачем они по поселкам все время ошиваются — кто бы знал, но попалили они нашего брата ходока преизрядно.
И главное что толку: максимум, на что есть полномочий у милицейского околоточного — это назначить бездокументного на пару суток до выяснения. Крешника аж передернуло. За пару суток здесь у него мозги всмятку вскипят, радиоточку через дверь слушать. Эта радиоточка поганая —
Так, от этих надо уходить по касательной, пускай их дальше прогуливаются, дубиналом помахивая. Не про нашу честь добры молодцы.
Ну вот, опять не слава богу.
Стоило Крешнику удалиться от милицейских на полсотни шагов, как впереди показался уже военный патруль. Эти хоть и выглядели так же жалко, но хотя бы чеканили шаг и изображали рвение перед командиром. Сразу видать, сброд, но сброд дрессированный.
Главное теперь не останавливаться и не делать лишних движений. У сапогов чуйка — стоит ходоку дернуться, как они тотчас заприметят и рванут следом, вереща и улюлюкая.
Может, и не догонят, Крешник был лесовик опытный, уходить огородами он умел неплохо, но вот сам выход будет теперь безнадежно испорчен.
Двигаться под стать местным — то есть механически и как бы не проявляя к самому этому процессу ни малейшего интереса — есть искусство, доступное немногим. Раз-два, левой-правой, плечи опустить, голову на грудь уронить, пальцы ладоней расслабить, пусть руки вообще болтаются почти до грунта безвольными метелками. И звук главное такой при движении издавать гортанный — ву-у, ву-у, будто тебе дадена одна мысль на сегодня — осуществить спасительный опохмел.
Ни один сапог, будучи в здравом уме, с подобным чудом связываться не станет, идет себе и идет, никого не трогает, обычный мирняк, пьяное быдло, даже строем ходить не умеет.
Крешник так мощно вошел в роль, что чуть не протаранил колонну сапогов, лишь в последний момент увернувшись. Вот вышел бы конфуз. Однако ходок был бы не ходок, если бы не позволил себе напослед одну небольшую шалость. Развернувшись как бы по инерции на довороте, Крешник сунул топающим солдафонам вослед свой измазанный в болотной грязи средний палец. Пусть знают, что он о них всех думает.
Ну сунул и сунул. Они не заметили, а он между тем пошел себе дальше, направляясь уже непосредственно к цели своего выхода.
Вот она, родимая. Крешник ласкающим движением провел мозолистой ладонью лесовика по бревну ближайшего сруба. Хорошая древесина, крепкая, просмоленная, такая полыхнет до самого неба. Ты только ей подмоги, ты только посодействуй.
Ловко сунутая в портки темно-зеленая стеклянная бутыль не должна была смутить ни милицейский патруль, ни даже самых подозрительных офицеров из числа сапогов. В наше время носить спиртное напоказ всячески запрещено специальным указом, вот и изгаляется каждый, кто как может. На вкус пойло тоже было похоже на вонючую самогонку из числа той бурды, что каждодневно потчевали друг дружку любители зеленого
Ха, сослепу.
На утро-то всякий, глотнувший из этой бутыли, поди как раз слепым и проснется. Ежели вообще уцелеет.
Сколько схваченных усташей так-то и успевали вырваться на свободу. Как арестуют ходока — сразу обыск. А там и бутылочка сыскивается, благо что там искать. Гляди. И спустя полчаса всякая охрана уже вповалку пьяная лежит. Беги, родимый, беги.
Откупорив пробку, Крешник пристроился к углу сруба, машинально покачиваясь, но при этом следя, чтобы ни капли мимо дерева не пришлось.
Достаточно. Теперь от любой искры пропитанная невесть какой химией древесина мгновенно даст такой факел, что только держись.
А искр тут к вечеру будет навалом. Приказ есть приказ.
Обернувшись, Крешник зыркнул по сторонам, нет ли какого шухера.
Вроде тихо, всяк местный занят своим нехитрым промыслом, кого вообще может беспокоить его нескладная фигура. Гля, мужик на угол сруба отлить решил с устатку. С кем не случалось, вона, мотню поправляет, ничего подозрительного, проходите мимо.
А темное пятно на древесине скоро окончательно сольется с окружающей грязью.
Крешник тут же вихляющей походкой завзятого упыря двинул дальше по маршруту, крепко затверженному на память. От дома к дому, от стены к стене, от бревна к бревну. Короткими перебежками, не дальше тридцати метров друг от друга, только с подветренной стороны, не больше полустакана на одну постройку. А больше и не надо. Займется так, что только тикай.
Крешник широкими уверенными мазками, как истинный художник, рисовал на своем холсте набросок будущей батальной панорамы. «На гибель Помпеи» или что там еще.
Ходоки тоже люди творческие, какого усташа не возьми, разом заведет вечную пластинку — это ж целая наука, земеля, рисовать коловорот пламени, с этим не всякий вдругорядь справится. А должон. Поправку на ветер сделать. Расположение срубов учесть. Приказ есть приказ.
В общем, так Крешник в процессе увлекся, что не сумел даже сообразить, когда случился у него прокол. Так всегда бывает, впопыхах не заметишь случайный любопытный взгляд чьих-то бельм, не среагируешь на чуть более суетливое движение толпы, не обратишь внимания на быстрое ее уплотнение, а как сообразишь — уже поздно.
Поднял Крешник в очередной раз взгляд от стены с будущим огнедышащим муралом на боку, и тотчас оторопел.
На него прямиком перло со средней дистанции уже минимум пять весьма заинтересованных подозрительными действиями тел. Спасибо и на том, что из них ни одного патрульного. Иначе уже бы свистели свои соловьиные трели. Но и без них не мед и не сахар.
Машинально уронив лицо в пол, Крешник принялся заниматься тем, чему его учили рано поседевшие усташи. Тем, отчего они как есть поседели. Ходок двинулся уходить.