Гаухаршад
Шрифт:
– Продай этого!
– Что вы, господин! – Табунщик замахал руками. – Это же любимый скакун моего хозяина. Так уж и быть отдам свою лошадку, она неказиста с виду, но выносливей любого аргамака.
Старик, ухватив за поводья, подвёл низенькую коренастую лошадь с косматой гривой.
– И ещё одну дам из косяка, такую же, как моя Пегая. – Табунщик умоляюще заглядывал в глаза сурового всадника. На юношу, который был рядом, не обращал внимания. По всему было видно, кто здесь старший и от кого исходила опасность.
Хыяли с трудом отвёл взгляд от аргамака. Старик прав, такого красавца жаль загнать, уходя от погони. А эти коренастые степные лошадки как раз то, что им нужно с Геворгом.
– Хорошо, пусть будет по-твоему. – Хыяли бросил табунщику монеты. – И
Через несколько минут непрошеные гости помчались своей дорогой, а старик упал на колени, предавшись молитве.
«Завтра же попрошу дать мне в помощь кого-нибудь помоложе, – подумал он в сердцах. – Где это видано оставлять такого красавца без присмотра, мало ли лихих башибузуков бродит в округе».
Но не прошло и часа, как на дороге в облаках пыли появились новые всадники. Их разгорячённые кони хрипели, ворочали головами в натянутых поводьях.
– Эй, старик! – крикнул важный господин в богатом кафтане, перетянутом серебряным поясом. – Кто-нибудь проезжал здесь сегодня утром?
– Да, уважаемый, – с поклоном отвечал табунщик, – ещё на рассвете проехали двое.
Аргамак, резвясь около молодой кобылицы, призывно заржал и обратил на себя взгляд одного из воинов. Он наклонился к уху военачальника:
– Взгляните, Дауд-оглан, какой жеребец!
– Красавец! – отозвался посланник мансурского эмира. – Такому аргамаку следует услаждать взор нашего господина. Возьмите его с собой. Если погоня будет неудачной, этот скакун поможет погасить гнев эмира!
Оглан даже не обернулся на отчаянные крики старика, который пытался отбиться от конокрадов. Вскоре и этот отряд умчался прочь, а табунщик, глотая скупые старческие слёзы, уткнулся головой в землю. «Эх! Погибла моя головушка! Куда теперь идти, разве смогу я явиться на глаза баю? Нет больше в табуне порученного моим заботам красавца-аргамака».
Хыяли с Геворгом от погони уходили легко. Степные кони не подвели, резвые и выносливые они, казалось, не знали усталости. Рядом мчались заводные лошади, всадники почти не останавливались в дороге, перескакивали на них и мчались дальше. Дорогу держали к Солхату. Там Хыяли хотел оставить Геворга, а сам задумал скрыться в степи, изъезженной вдоль и поперёк. Пусть попробуют отыскать его там, ведь на бескрайних просторах – он как маленькая рыбка в море или как птица в небе.
В Солхат въехали на рассвете, как только открыли городские ворота для торговцев, которые привезли свои товары на базар. Они скользнули меж длинной вереницы земледельцев, везущих на городское торжище щедрые дары крымской земли, и заторопились по улочкам города. Дом Турыиша оказался пуст. Хыяли повертелся на коне в тесном дворике, озадаченно почесал затылок и заметил голову любопытного соседа, который выглядывал через осыпавшуюся ограду.
– Не видели ли вы моего брата, уважаемый?
Мужчина с готовностью закивал головой, довольный, что он может сообщить новость.
– Турыиш-ага ещё вчера отправился в дальнюю дорогу. Наша госпожа валиде, пусть дарует ей Аллах тысячу лет жизни, поручила ему сопровождать в Казань свою дочь, высокородную ханбику.
Словоохотливый сосед и дальше был готов рассыпаться в любезных речах, но Хыяли его уже не слышал. Гикнул дико:
– Хей-я!
Хлестнул коня по бокам и помчался по улицам назад, к городским воротам. Геворг едва поспевал за своим дядей. Он страшно устал, с непривычки болело всё тело, но Хыяли не давал племяннику ни малейшей передышки, и юноша терпел все невзгоды пути, боясь быть осмеянным острым на язык юзбаши.
Глава 12
Караван юной ханбики снарядили в путь за два дня. С такой поспешностью из Крыма не уезжала ни одна царственная особа, если только отъезд не был связан с бегством из страны. Но как только из далёкой Казани прибыло сообщение об изгнании хана Мамука и воцарении на троне ханства младшего сына валиде – Абдул-Латыфа, ханбика Гаухаршад приказала собираться в путь. Никакие уговоры матери, вдруг почувствовавшей, что она навсегда теряет отдалившуюся от неё дочь, не
Спешные сборы не дали возможности юзбаши послать гонца за своим сыном, и отъезд этот был сопряжён с двойной печалью. В Крыму, который стал для кочевника второй родиной, оставались его братья, а теперь и сын, так долго скрываемый от всего света за каменными стенами армянского монастыря. Но сильней всего была иная печаль и тревога, гнездившаяся в его сердце. Беспокоила юная госпожа Гаухаршад и необычные отношения, завязавшиеся между ними.
Характер ханбики, увы, ничем не напоминал юных созданий, которые обитали на женской половине дворца повелителя. Девушка была своевольна, с нравом переменчивым, как безбрежное море: сегодня спокойная и ласковая; завтра – бушующая и сметающая всё на своём пути. Не раз, как только Турыиш вступил на путь исполнения своих обязанностей, он чувствовал на себя изучающий, совсем не девичий взгляд Гаухаршад. Турыиш умел держать себя в руках и даже в пылу самой жаркой, отчаянной битвы не терял головы. Но загадочное создание, закутанное в шёлк чадры и предназначенное судьбой стать его госпожой, ставило юзбаши в тупик. Он бы предпочёл, чтобы девушка была тиха, скромна и послушна, чтобы Гаухаршад легко подчинялась наставлениям своей матери и нянек. Ему оставалось бы только охранять её настолько, насколько это предназначалось Аллахом и всевидящей судьбой. Но она вела себя как капризный, непредсказуемый ветер, вдруг рождающийся посреди тихого солнечного дня, как дождь, нежданно-негаданно брызгавший на сухую пыль дороги и путников, застигнутых врасплох ненастьем.
Невозможно было представить, чтобы слуга завязал какие-либо отношения, кроме сугубо официальных, с одной из дочерей хана Менгли-Гирея. Девушки из ханского семейства, воспитанные в строгости и высокородной гордости, не снизошли бы даже до обычного разговора со своей охраной. Гаухаршад смела все его представления о ханских дочерях.
Всё началось с тёплого, ласкового дня, за месяц до отъезда ханбики в Казанское ханство. Гаухаршад пожелала отправиться на прогулку за город. На крымскую землю уже пришла ранняя весна, и предгорья покрылись цветущими кустарниками и деревьями. Землю усыпали первые цветы, смело пустившие свои стрелы среди зелёных островков едва пробившейся травы. Ханбика, как только выбралась из возка, сразу отправилась собирать цветы. Но внимательный взор начальника охраны углядел, что красоты природы мало трогали юную госпожу. Её поездка была задумана с одной целью: ханбике хотелось побыть вдали от дворца. Всю зиму Гаухаршад упрашивала мать отпустить её в имение, где ханбика провела своё детство, но валиде боялась расстаться с дочерью и на день.
Турыишу был понятен страх уважаемой госпожи Нурсолтан. До него дошли отголоски недавней истории, когда дочь хана Ибрагима нашли в беседке сада в бессознательном состоянии. Кто говорил о неудавшемся похищении, а кто о любовном свидании. Слухи, по большей части превратные и грязные, сгущались вокруг Гаухаршад, но она сама относилась к ним со спокойным презрением. Любая другая девушка её возраста побоялась бы показаться на люди, прятала бы свой позор в укромных покоях, опасаясь хоть чем-то напомнить этому миру о себе. Гаухаршад же разгуливала по ханскому саду, являлась со своей свитой на базар, презрев затворничество, предсказываемое ей гаремными женщинами. Тёмную, загадочную историю при личном вмешательстве хана Менгли замяли, но почтенные матери взрослых сыновей, некогда мечтавшие породниться с дочерью могущественной валиде, резко изменили своё решение. Гаухаршад пошёл семнадцатый год, но никто не сватался к девушке, ведь помимо слухов о скандале, она славилась строптивым нравом. Пожалуй, только это обстоятельство убедило Нурсолтан отправить дочь в Казанское ханство, где брат Гаухаршад мог подобрать ей удачную партию для замужества.