Гауляйтер и еврейка
Шрифт:
— Вы не совсем хорошо себя чувствуете? — спросила Марион.
— Этого я не сказал бы, — ответил Румпф хрипловатым голосом, из которого, казалось, выпала присущая ему металлическая нота. — Но, видимо, я очень переутомился. Прошу вас, Марион, садитесь и будьте как дома! Надеюсь, вы довольны моими успехами в итальянском? Это все римская поездка…
— По правде говоря, я не только довольна, я просто поражена, — сказала Марион. Ее в самом деле удивило хорошее произношение Румпфа.
Старый, седой, как лунь, камердинер прислуживал
— Откровенно говоря, — начал Румпф по-немецки, когда они остались одни, — я болен душевно. Русский фронт надломил меня!
— Но ведь победные донесения следуют одно за другим, — сказала Марион.
— Да! — Румпф, смеясь, кивнул и наполнил бокалы. — Да, слава богу, это так, по крайней мере, на сегодняшний день. По моему мнению, мы слишком много взяли на себя. Я всегда был против войны с Россией и стою на том и поныне, и я напрямик сказал об этом высокому начальству. Но высокое начальство знает все лучше всех и не желает считаться с мнением простых смертных! — Румпф язвительно рассмеялся, его темно-голубые глаза сверкнули. Он тряхнул головой и чокнулся с Марион. — Оставим этот разговор!
Гауляйтер стал рассказывать обо всех местах, где он побывал за долгие месяцы своего отсутствия.
Он говорил о Бухаресте, Будапеште, Стамбуле и всего подробнее о Риме.
— А теперь ваша очередь — расскажите мне что-нибудь, Марион, — внезапно прервал он себя. — И прежде всего расскажите, как это вам удается всегда быть такой веселой! Я хочу брать у вас уроки смеха!
— Уроки смеха! — Марион это показалось необычайно забавным, и она рассмеялась тем заразительным смехом, перед которым никто не мог устоять. — Я охотно научу вас смеяться, господин гауляйтер, — с готовностью отозвалась она.
— Да, это бесценное искусство! Я завидую вам! — прибавил Румпф, накладывая ей на тарелку ломтики жаркого. — Вам никогда не бывает скучно? Как вы этого достигаете?
— Скучно? — удивленно переспросила Марион. — Нет, я не скучаю.
— Вы должны научить и меня этому великому искусству, — взмолился Румпф. — Вы же знаете, скука — мой заклятый враг.
— Да, вы часто мне это говорили, — сказала Марион. — Я занята в школе да еще работаю дома. У меня не остается времени скучать.
Румпф весело рассмеялся.
— И все это вам не наскучило? — Он осушил свой бокал и вновь наполнил его вином из графина.
Марион заметила, что сегодня он пил больше и жаднее, чем всегда. Казалось, он был охвачен какой-то странной тревогой.
— Нет, — ответила она с жаром и тряхнула черными кудрями. В голосе ее слышалось удивление.
— У меня тоже есть работа, — снова начал Румпф, — но я даже вам сказать не могу, как она мне надоела! Невыносимо!
Марион отказывалась его понять.
— Но ведь школы и ваши уроки не отнимают у вас всего дня, — продолжал Румпф. — А
— Потом? — удивленно переспросила Марион. — Пишу письма, например.
Румпф снова рассмеялся. Он покачал головой.
— Нет, — сказал он, — вы для меня загадка. Вот мне, скажем, вовсе не хочется писать письма. И кому бы я стал их писать? Ну, а потом? Когда вы написали письма? — допытывался он.
— Если еще остается время, я читаю, — отвечала Марион. — За последние годы я перечитала бесчисленное множество книг.
Гауляйтер усмехнулся, и Марион снова бросились в глаза желтые пятна на его щеках.
— Знаете, сколько книг я прочел за всю мою жизнь? — спросил он. — И когда я вообще в последний раз держал книгу в руках? Так, чтобы читать ее по-настоящему? Откровенно говоря, мне и от книг бесконечно скучно.
— Без книг я не могла бы жить, — сказала удивленная Марион.
Румпф испытующе посмотрел на нее. Ее серьезный взгляд понравился ему.
— Хотел бы я прочесть какую-нибудь книгу вместе с вами! — воскликнул он. — Мне кажется, я мог бы долго-долго слушать вас, если бы вы читали мне вслух.
Марион улыбнулась, но почувствовала, что краснеет. Взгляд гауляйтера привел ее в смятение. Румпф никогда так откровенно не говорил с ней, да и тон его сегодня был иной. Но особенно поразило ее, что сегодня он почти не шутил. Обычно он вплетал в разговор шутки, хорошие и плохие. Она еще никогда не видела его столь серьезным.
Румпф замолчал и стал доедать компот. Он выпил еще бокал красного вина, затем позвонил слуге и приказал принести шампанского.
— Вы знаете, какую марку я теперь предпочитаю!
— Фрейлейн Марион, — снова обратился он к девушке, — вы в самом деле прекрасный, редкостный учитель. Вы учите бороться со скукой! Такого-то наставника мне и надо. А главное, вы мастерски владеете искусством жизни, а я в этом отношении полнейшая бездарность. Научите меня искусству жизни, — закончил он смеясь и в то же время совершенно серьезно.
Его доверительный, почти дружеский тон встревожил Марион. Она смеялась, но, не зная, что ответить, сказала смущенно:
— Но ведь вы-то заняты больше, чем мы все.
Гауляйтер кивнул, явно не удовлетворенный ее ответом.
— Может быть, и так, — сказал он, мрачно взглянув на нее. — Но должен признаться, Марион, что меня очень мало интересуют эти дела, как я уже сказал вам. Сначала я думал, что политика целиком захватила меня, но я ошибся. Это ошибка одна из многих в моей жизни. Раз я сам ничего не вправе решать, политика не может удовлетворить меня. И у меня ни к чему нет интереса. Видите ли, у меня нет настоящих друзей. Все это собутыльники или партнеры, они хороши для попойки, для игры. У меня нет никого, кого бы я любил. Ни родителей, ни братьев, ни сестер. У меня нет идеалов, которые бы меня захватили, нет веры, нет бога, у меня ничего нет. Видите, как я беден!