Гаврила Державин: Падал я, вставал в мой век...
Шрифт:
Даже 105 рублей, конфискованные у атамана разбойников, известного на всю округу Кузьмы Осипова, пойманного в Елатомском лесу, Державин приказал потратить на обустройство училища. Вообще-то на училище в год выделялось три тысячи рублей. Вроде бы солидная сумма, но Державин понимал, что без дополнительных субсидий всё зачахнет. И стремился привлечь надёжных меценатов, которые станут помогать тамбовскому просвещению десятилетиями.
Из Петербурга приехали учителя — аж четыре человека. Самым уважаемым был Василий Роминский. Он преподавал математику, физику, латинский язык, русский язык, рисование… Савва Венедиктов обучал детишек истории с географией. Лукьян Антонов нёс в массы Закон Божий, изъяснение Евангелия и книгу «о должностях человека и гражданина». Василий Смирнов обучал чистописанию, изучат со школярами букварь и Священную историю.
Каждому педагогу Державин выделил по квартире, с
Несколько месяцев непрерывных хлопот губернатора — и четырёхклассное училище открыло двери для тамбовских мальчишек. Их набралось больше пятидесяти — Казанская гимназия когда-то начиналась с меньшего.
Державин (школа Верёвкина!) позаботился о торжественном открытии училища — так, чтобы этот день запомнился и школярам, и педагогам, и всему Тамбову. Сам он никогда не забывал первый день Казанской гимназии… В назначенный час собралась местная знать. Обедню отслужил епископ Феодосий. Солдаты приветствовали собравшихся салютом. После выступления учителя Роменского многие посчитали, что церемония окончена, но тут шаг вперёд сделал мало кому известный первый писатель губернии, свободный поселянин однодворец Захарьин, добравшийся до Тамбова пешком из Козлова. И полилась речь, достойная пера Вольтера: «По воспитанию моему и по рождению я человек грубый: я бедный однодворец и теперь только от сохи, но услышав, что государыня благоволила приказать в здешнем городе открыть народное училище, почувствовал я восхитительное потрясение в душе моей… Проснитесь, в Бозе почивающие блаженные и человеколюбивые российские монархи, вводившие в народ сей просвещение! Проснитесь, царь Феодор Алексеевич и ты, великий император Пётр! Проснитесь и воззрите на преемницу вашу! Вы основали духовную и светскую академии, а она — народные школы… Вы обучали дворян и духовенство, а она, усугубя ваши заведения, просвещает чернь! Кто из вас более? Предвечная Премудрость для восстановления падшего человеческого естества основала храм благовестия своего среди простых сердец. В сей храм, в сие народное училище, исторгая из объятий матерных сына моего, с радостным восторгом предаю я, да будет он человек!» Тут супруга однодворца подвела к нему сына, он поднял его над головой и водрузил к портрету императрицы со словами: «Слушай, сын мой! Услышь и ты меня, простой народ: ты будешь человеком! Ибо Екатерина Великая желает управлять людьми!» Тут, ясное дело, Захарьин заплакал, всплакнули и некоторые матери новоявленных школяров: всё исполнялось по задумке Державина, каждая слезинка — по смете. Сцена эффектная, что и говорить. Узнав, что тамбовским губернатором стал знаменитый поэт, однодворец пешком пришёл к нему из Козлова. Державин принял его, пролистал его сочинения, поверил в талант Захарьина, покровительствовал ему и самолично написал прочувствованную речь для простодушного литератора.
Когда стемнело — город украсила иллюминация, а торжество продолжилось в губернаторском доме, Державин давал бал. Простецкий люд на улицах потчевали сбитнем и вином.
Все толковали про речь Захарьина! Писательство не было единственным увлечением однодворца. Он предавался и более ответственному занятию: пил горькую. Хмель пробуждал фантазию — и Захарьин мог поведать случайному собеседнику, что его отец был татарином, попал в русский плен, крестился и нажил изрядное состояние торговлишкой. Но проклятые мошенники расхитили всё состояние Захарьиных после смерти оборотистого отца… Жил Захарьин в Козлове, из нужды не выкарабкивался. Как удалось Петру Михайловичу превзойти науки, изучить иностранные языки — загадка. Но Державин сразу определил: это просвещённый и одарённый человек.
После знакомства с Державиным Захарьин станет относиться к литературе серьёзнее. Среди его новых трудов выделялся «Новый синопсис, или Краткое описание о происхождении славяно-российского народа, владычествовании всероссийских государей в Новгороде, Киеве, Владимире и Москве с подробным описанием полководцев от Дмитрия Ивановича, великого князя Московского, и о последующих за ним великих князей и царях до вступления на престол Государь императора Петра Великого».
После открытия училища однодворец надолго выпал из игры. Державин писал прямо: «…сие трогательное действие так поразило всех зрителей, что никто не мог удержаться от сладостных слёз, и надавали оратору столько денег, что он несколько недель с приятелями своими не сходил с кабака». Державин не раз пытался излечить Захарьина от хмельного недуга, но тщетно.
Пьянство пьянством, но известие о трогательном выступлении однодворца на открытии
Речь Захарьина (по сути дела, это была мистификация, речь-то готовил Державин!) признали образцом русского красноречия. Гудович переслал её в Петербург — и Захарьин прославился. Несколько журналов перепечатали спич однодворца, выходили даже отдельные издания. Императрица позаботилась о переводе речи на французский и немецкий языки — чтобы вся Европа знала о размахе народного просвещения в России. Екатерина слыхала немало лести, но приметы народной лояльности до сих пор приводили её в состояние радостного волнения.
Даже недруги Державина восхищались ораторским искусством и благородством мыслей бедного однодворца. Восторженным поклонником Захарьина стал на некоторое время такой стреляный воробей, как Пётр Васильевич Завадовский — глава комиссии об учреждении училищ, невысоко ценивший административные способности Державина. Захарьина поднимали до небес: оказывается, даже Ломоносов не достигал таких высот, а уж о Феофане Прокоповиче и речи нет. «И в устах самого правителя речь заслужила бы похвалу и уважение!» — молвил Херасков.
Кто только не писал Державину восторженных писем о Захарьине: Львов, Козодавлев, Саблуков… Гаврила Романович с улыбкой перечитывал эти послания…
Даже «прислан был от графа Безбородки курьер, и именем Императрицы приказано было однодворца (привезти) в Петербург; ибо тотчас усумнились, каким образом можно было простому мужику иметь такие чувства и сведения, каковые в той речи оказались и каковых от лучших риторов ожидать только можно». Но не довелось Захарьину увидеть Северную Пальмиру.
Руку истинного автора речи первой узнала императрица. Вскоре распространился слух о суждении Екатерины: «Речь прекрасная, каковую я ещё не читывала. Я уверена в достоинствах и благородных чувствованиях господина Державина». Ах, это работа певца Фелицы? Скептические оценки прославленной речи появились незамедлительно. Впрочем, авторство приписывали не только Державину, но и тамбовскому архиерею, и даже Завадовскому!
Олонецкий недруг Державина Тутолмин, конечно, видел в этой сенсации тщеславные потуги Гаврилы Романовича — и всюду язвил по этому поводу. Княгиня Дашкова с раздражением отнеслась к неожиданной славе Захарьина. Екатерина Романовна считала себя монополисткой российского просвещения — вот если бы Державин ей первой прислал эту речь — тогда другое дело… А так, по словам княгини, получилась «дурно сыгранная комедия посредством однодворца».
И всё же не зря корпел Державин над «экспромтом» Козловского самородка! В очередной раз ему удалось порадовать императрицу. Недруги ворчали, а Державин не дремал, он уже добивался трёхсотрублёвой пенсии для Захарьина, хотя не рекомендовал Гудовичу привлекать к административной работе глубоко пьющего человека. Захарьина хотели видеть в Петербурге — но он беспробудно праздновал успех своего выступления, путешествуя по гостеприимным усадьбам Тамбовщины.
Нет, Захарьин не был фиктивным литератором! Жалованье позволило ему сводить концы с концами, и после знакомства с Державиным он написал свои лучшие книги, хотя и пил подчас беспробудно. Одна из книг Захарьина получила всероссийскую известность — это «Арфаксад, Халдейская вымышленная повесть». Поговаривали, что Захарьин написал эту повесть в доказательство своих способностей, когда узнал, что многие сомневаются в его авторстве знаменитой речи… Державин прочитал эту книгу и порадовался за своего выдвиженца.
Буйная фантазия однодворца породила и другую повесть в экзотическом вкусе: «Приключение Клеандра, храброго царевича Лакедемонского и Ниотилды, королевы Фракийской». Поклонником литературных талантов Захарьина стал адмирал Мордвинов. Последние годы жизни Захарьин провёл в Николаеве, пользуясь покровительством адмирала. Бесприютный русский литератор отогрелся на берегах Южного Буга, отдохнул в сытости и покое…
Начальство не могло не оценить, что Державин в Тамбовской губернии показал себя усердным сеятелем просвещения. Малые, двухклассные народные училища открылись в Козлове, Моршанске, Липецке, Шацке, Елатьме, Лебедяни, Спасске, Темникове… О таком просветительском размахе Фелице не стыдно было написать и Дидероту. Не хватало учителей: не выписывать же их из Петербурга! Державин попросил архиепископа Феодосия прислать семинаристов для преподавания в уездных городках. Но даже в семинарии студентов не хватало! С горем пополам нашли нескольких кандидатов в учителя. Роменский на скорую руку позанимался с ними в тамбовском училище — и молодые учителя отправились сеять разумное, доброе, вечное.