Гай Иудейский
Шрифт:
Но некоторым образом я все же привык к этой своей новой жизни, и она уже не казалась мне столь страшной, как когда-то. Я брался за любую работу, умело просил милостыню, изучил людей, знал, что у этого можно просить и он даст, а у этого даже и спрашивать нет никакого смысла — хоть умри перед ним, все равно не даст и куска хлеба.
Не могу даже сказать, что я жил теперь впроголодь — недостаточно сытно, но вполне сносно для того, чтобы преодолевать такие большие расстояния. У меня была мечта обзавестись лошадью. Купить я ее, конечно, не мог, а решил украсть. Последнему я научился и делал
Однажды случилось чудо. Но не то, которого я желал и жаждал, но еще более чудесное. В тот час я обедал, сидя у стены храма, неторопливо и устало поглощая свою скудную еду. Сначала я увидел ноги — человек подошел и остановился передо мной. Я не поднимал головы и ждал, когда он уйдет. Мне не с кем было разговаривать и не о чем. Но он не уходил, и я вынужден был посмотреть на него.
Это был мужчина лет пятидесяти, с короткой, аккуратно подстриженной бородой и довольно красивым лицом. Среднего роста, среднего сложения, ничем особенно не примечательный. Одет был не богато, но и не бедно, так, как одеваются горожане среднего достатка. На плече висела объемистая дорожная сумка, он придерживал ее рукой. Другой рукой неторопливо теребил свою курчавую с проседью бороду и не сводил с меня взгляда.
Наши взгляды встретились, и он медленно, как бы узнавая, раздвинул губы в мягкой улыбке. Но глаза его при этом не улыбались и словно прожигали меня насквозь. Мне стало страшно, и это был не обычный испуг, а как будто какой-то потусторонний, неведомый мне до этого страх. Я смотрел на него и не мог пошевелиться.
— Никифор? — спросил он, четко выговаривая каждый звук.
Я не ответил, а только испуганно кивнул.
— Долго же я искал тебя, — проговорил незнакомец, — и все-таки не думал найти тебя так скоро.
Я снова бессмысленно кивнул, как будто он спрашивал меня о чем-то.
Он усмехнулся:
— Не надо бояться, Никифор, я не причиню тебе никакого зла. Напротив, я готов дать тебе денег. Вижу, что для тебя они будут не лишними.
— Я ничего не знаю, — быстро сказал я, хотя он не успел ни о чем спросить, кроме имени. — Я ничего не знаю, ты, наверное, ошибся.
— Нет, я не ошибся, — спокойно отвечал незнакомец. — Ведь ты Никифор, воспитанник некоего Гая, которого люди называют Гай Иудейский.
Когда он произнес это последнее «Гай Иудейский», мне показалось, что губы его задрожали.
— Я ничего… — начал было я, но он перебил:
— Оставь это. Повторяю, я не причиню тебе зла. Мне нужен Гай, и я хочу, чтобы
— Но я не знаю, где он, — сказал я. — Я сам ищу. То есть…
Тут я остановился и, с трудом сообразив, что этого не нужно говорить, продолжил:
— Я давно не видел его, и никто не знает. Никто не знает, и я не уверен, жив ли он вообще
— Жив, — неожиданно уверенно выговорил незнакомец, — Я знаю это — он не может умереть
— Почему? — сам не понимая, что говорю, спросил я.
— Потому что я знаю, — ответил он и вдруг, присев на корточки, протянул руку и крепко сжал мой локоть. — Ну, ты же разумный юноша, Никифор. ты проведешь меня к Гаю. Имей в виду, он будет рад встрече со мной и, думаю, тоже наградит тебя.
— Но я не знаю, — жалобно и просительно протянул я, не решаясь высвободить руку, хотя мне было боль но, — Я правда не знаю, где он, я не видел его уже больше года. Он бежал, а меня держали в плену Я сам едва уберегся от смерти. Если они найдут меня, то убьют Откуда же я могу знать, где он
Не понимаю, зачем я проговаривал ему всю эту бессмыслицу Наверное, всему виною этот неведомый, потусторонний страх и его взгляд, прожигавший меня насквозь.
А он смотрел на меня так, будто ему все было известно в подробностях — вся моя жизнь, от самого начала до сегодняшнего дня.
— Ладно, Никифор, — остановил он мои сбивчивые излияния. — Оставим это Может быть, ты вспомнишь, если я скажу тебе, кто я такой — Он сделал паузу и, приблизив свое лицо к моему лицу. четко и медленно выговорил — Я Сулла.
Лишь только он произнес это я в страхе отшатнулся от него так резко, что ударился затылком о стену, из глаз моих брызнули искры.
— Видишь, — сказал он, когда я чуть пришел в себя — значит, тебе все известно, — Значит, твоя память пойдет теперь по нужному руслу — И добавил с уже знакомым мне дрожанием губ — Значит, мой любимый Гай все таки открылся и страх его стал сильнее разума.
Он взял меня за руку и, довольно грубо дернув, сказал:
— Пойдем, Никифор, нам предстоит долгий путь, а человеческая жизнь так коротка.
С этого момента я сделался пленником Суллы. Пленником особого рода, почти добровольным пленником. Это трудно объяснить, почти невозможно. Но я так боялся его, что не смел бежать. Он не угрожал мне, не связывал меня на ночь, не говорил, что если я побегу, а он поймает меня, то мне будет плохо. Ничего этого он не говорил и не делал. Но я словно был привязан к нему невидимой веревкой: не очень короткой, не очень длинной, но очень крепкой, которую не развяжешь, не разрубишь, а главное, не посмеешь разрубить.
До сих пор не могу понять, верил ли он в то, что я не знаю, где Гай, но точно был уверен, что с моей помощью найти Гая будет значительно легче. Мы не жили вместе, так, как мы когда-то жили с Гаем, — я жил сам по себе, а он отдельно от меня, но все время находясь вблизи. И даже когда я не видел его, я все равно почти физически ощущал его незримое присутствие. Я мог бы сказать, что он постоянно следил за мной, но это неверно: не он следил за мной, а я не мог оторваться от него. Мне сейчас кажется, что если бы я сумел от него убежать и он потерял бы меня, то не он, а я не смог бы так жить.