Гай Юлий Цезарь
Шрифт:
Той кампании против гельветов я вовсе не замышлял. За два года до этого в Риме поднялась тревога: получили известие, что это большое, грозное племя направляется на запад, к нашей провинции. Боялись даже, что они вторгнутся в Италию; и на север послали двух опытных военачальников — Метелла Целера в Трансальпийскую провинцию и Афрания, друга Помпея, в Цизальпинскую Галлию. Но, по-видимому, угроза миновала — к большой досаде Метелла, который перед смертью в письме друзьям пожаловался, что его лишили возможности доказать всему миру, что он полководец получше Помпея (в то время на это претендовали все). На исходе года моего консулата до меня не доходило никаких сведений об угрозе со стороны гельветов. Если бы у меня были опасения на этот счёт или я заранее предполагал, как заявляли мои враги, развязать агрессию в Галлии, я бы уже в первые дни своего командования совсем иначе расположил бы свои легионы. У меня в то время было четыре легиона. Только один из них, десятый, я вывел за Альпы. Так что когда я услышал от Лабиена, что многочисленные племена гельветов переправились через Рону в районе Женевы, я тут же понял, что мы на этот момент не имеем ни войск в достаточном количестве, ни мощных укреплений, чтобы остановить
Приехав в Женеву, мы с Лабиеном и другими командирами обсудили ситуацию. Стало известно, что гельветы задумали массовую миграцию всего племени — мужчин, женщин и детей. Подсчёты их количества колебались, но все наши осведомители сходились в одном: нам предстояла встреча с огромной ордой, и солдаты у них были высокого класса. Позднее мы узнали точную численность племени: оно насчитывало триста восемьдесят тысяч, четверть из них составляли мужчины, способные носить оружие. Их вожди, оказывается, решили навсегда покинуть бесплодные горные края, где они обычно обитали, и двинулись на запад, в Галлию, чтобы захватить подходящие земли, разгромив и разграбив местные племена. Они заранее сожгли свои города и села, чтобы ничто не влекло их обратно, и взяли с собой всё необходимое в дальнем походе. Из их страны на запад вели только две дороги. Одна, очень узкая, пролегала между Роной и горами Юра. Она проходила по стране секванов, и гельветам пришлось бы заручаться согласием этого племени. По другому пути, который шёл на юго-запад от страны гельветов, пройти было гораздо легче. Он через Рону вёл в северные районы нашей провинции.
Через несколько дней после моего приезда в Женеву ко мне явилась депутация гельветских вождей. Это были высокие, импозантного вида мужчины, исполненные чувства собственного достоинства, отчего их варварские головные уборы и украшения не казались смешными. Они обратились ко мне с уважением, но не уничижительно, явно сознавая свою силу, которая, по их мнению, и меня обязывала вести себя с ними на равных. Они поведали мне о трудностях северного пути и просили разрешения за несколько дней пройти маршем по римской провинции, обещая при этом не трогать ни её жителей, ни их имущества.
Полагаю, они искренне намеревались сдержать свои обещания, и уж конечно им в голову не могло прийти, что, стоит им выйти за пределы провинции, я или любой другой римлянин не усомнится в своём праве и дальше контролировать их действия. Но у меня были все основания вообще отказать им в их просьбе. Было очевидно, что такая многочисленная орда во время своего марша по нашей провинции вполне могла выйти из повиновения и, соблазнённая невиданными богатствами нашей цивилизации, заняться грабежом. К тому же я считал, что гельветы, оставаясь в своей стране, выполняли весьма важную роль в интересах Рима: в течение многих лет они были барьером между нами и германцами к северу и востоку от них. Теперь же, когда гельветы покинули свою страну, германцы, вне всяких сомнений, захватят её и превратятся в наших непосредственных соседей, и притом — соседей опасных. Однако я отлично понимал, что римский сенат никогда не даст мне права диктовать свои условия какому-либо галльскому племени, обитающему за пределами нашей провинции, даже племени гельветов. Поэтому нужно было соблюдать осторожность, хотя я сознавал тогда, что любая моя успешная операция против именно этого племени обеспечит мне истинное признание в общественном мнении Рима, так как в прошлом гельветы наголову разбили одну из римских армий и унизили нас, наложив контрибуцию. Прадед моей жены Кальпурнии был убит в том сражении. Поэтому я решил оказать сопротивление гельветам, прекрасно понимая при этом, что сил у меня для этого в то время недоставало. Я заявил депутации, что не могу в данный момент ответить на их просьбу определённо, и просил их вернуться к переговорам через три недели — тогда я сообщу им о своём решении. Я заметил, что моё заявление удивило их, и почувствовал себя неуютно. Имея в своём распоряжении всего один легион и никаких оборонительных сооружений, я вряд ли сумел бы воспрепятствовать их переправе через Рону, вздумай они применить силу. Но им явно не улыбалось вступать во враждебные отношения с нами, по крайней мере на тот момент, когда их миграция только начиналась. Они удалились и тем самым подарили мне возможность не только переправить на север свои войска, но и построить восемнадцатимильную линию укреплений возле переправы через Рону. И когда представители гельветов явились снова, я сообщил им, что не в наших правилах позволять кому-либо проходить по территории нашей провинции и поэтому, если они всё же попытаются сделать это, мне придётся встретить их с оружием в руках. Мой ответ оскорбил гельветов, но они не стали отвечать на него угрозами. Потом какая-то часть их, действуя разрозненно, попыталась прорваться через наши укрепления, и я очень сомневаюсь в том, что эти атаки были предприняты по воле гельветских вождей. Они с самого начала наблюдали за нашими приготовлениями к боям и явно не хотели быть вовлечёнными в войну против нас: они ещё раньше зондировали возможность пройти на север по другой, более трудной дороге через страну секванов. Должен признаться, я был абсолютно сражён известием о том, что секваны позволили этой огромной оккупационной армии пройти по дороге, перекрыть которую ничего не стоило совсем незначительными силами; ещё того больше меня удивило то, что согласие на это гельветы получили от секванов благодаря любезности весьма титулованного лица из эдуев, некоего Думнорикса. Это поразило меня ещё и потому, что гельветы, пройдя по территории секванов, затем должны были повернуть на запад, на земли самих эдуев; меня ещё смущало то, что, если эдуи не позовут меня на помощь, мне нелегко будет найти предлог для вмешательства в действия гельветов. Честно говоря, я не знал, что предпринять. Тогда для меня ещё было тайной то, что эдуи, как, впрочем, и большинство других племён Галлии, находились в состоянии перманентной гражданской войны. Порой это бывало мне на руку. В тот раз я, например, узнал, что хотя один из вождей эдуев, Думнорикс, сотрудничал с гельветами, в стране существовала и обладала большим влиянием крупная партия, которая почему-то была сильно озабочена тем, чтобы дать отпор как Думнориксу, так и гельветам. И к моему великому облегчению, эта партия готова была обратиться
В то время ни эдуи, обратившиеся ко мне за помощью, ни я не представляли себе, к каким знаменательным событиям это приведёт. В силу как политических, так и военных соображений, не будь этого обращения, я столкнулся бы с колоссальными трудностями, вступив в самый центр Галлии со своей огромной армией. Меня бы навсегда выдворили из страны, и мне пришлось бы вместо Галлии вести баталии в Германии, которые из-за невыгодного географического положения страны и её низкой цивилизации не принесли бы мне существенных плодов. И вдруг благодаря счастливому стечению обстоятельств небольшая партия одного из государств предоставляет мне возможность выступить в роли защитника Галлии от иностранного агрессора.
Я тут же ухватился за представившийся мне удобный случай. Оставив Лабиена вместо себя на фортификациях у Роны, сам я перебрался через Альпы в Северную Италию, навербовал там ещё два легиона солдат, присоединил их к трём расквартированным там легионам и с этими войсками по кратчайшей дороге перешёл Альпы. Мы сразу взяли стремительный темп, и некоторые солдаты, которые ещё не привыкли к моим требованиям, стали жаловаться на слишком большие нагрузки. Пройдёт немного времени, и эти мои легионы готовы будут следовать за мной куда угодно, перенося тяжелейшие испытании, но сейчас они внимательно и с некоторым сомнением наблюдали за мной. Они знали меня как политика, но не как полководца. Было необходимо завоевать их доверие, однако сделать это можно лишь победами в сражениях. В предстоящей кампании соотношение сил было не в нашу пользу, примерно один к трём — перевес не такой уж большой при известных обстоятельствах, но в данной ситуации, когда я ещё не был убеждён в высоком качестве своих солдат, а гельветы были известны как хорошие солдаты и при этом верили в правоту своего дела, он имел большое значение.
Когда мы, оставив за собой границы нашей провинции, вошли в Галлию, гельветы уже находились на земле эдуев, которые успели к тому времени прислать мне долгожданную просьбу о помощи. Я пригласил к себе в лагерь нескольких эдуйских вождей, и Думнорикса в их числе, и досконально объяснил им, какие поставки от них требуются, а также просил придать мне отряд кавалерии.
Огромное, неповоротливое войско гельветов подошло к реке Арар. На переправу через неё они потратили почти три недели, и эта их чрезвычайная медлительность помогла мне одержать мою первую победу в Галлии. Когда мои разведчики доложили мне, что три четверти гельветов перебрались через реку, я ночью вывел три своих легиона к реке и перед самым рассветом атаковал ждавшие переправы вражеские войска. Они совсем не ожидали нашего нападения, и все были либо убиты, либо взяты в плен. Так случилось, что именно это подразделение войск, один из четырёх кланов, составлявших гельветское племя, в прошлом нанесло поражение нашей армии, в котором был убит консул, а на Рим была наложена контрибуция. Я настойчиво подчёркивал этот факт в своём сообщении в Рим, где, без всяких сомнений, мои враги уже обвинили меня в развязывании никем не спровоцированной и никому не нужной войны. Нужная это была война или ненужная, не это важно, важно было то, что я отомстил за позорное военное поражение нашей армии.
Эта первая победа далеко не решила наших главных проблем. Я не задерживаясь продолжил кампанию, и на следующий день мы уже соорудили мост через Арар, и армия перешла на другой берег. Это событие произвело большое впечатление на гельветов — мы за один день решили задачу, над которой они бились целых три недели, и в результате они сделали нам предложение, которое нельзя было расценить иначе, нежели как предложение мира. Меня посетил их старый вождь Дивикон, человек, пятьдесят лет назад возглавлявший битву, в которой наша армия была разбита, а консул убит. Даже в своём столь преклонном возрасте Дивикон держался прямо и выглядел сильным. Меня потрясли его мудрость и бесстрашие. Выслушав же его, я оказался в довольно щекотливом положении. Не выказывая никакого страха, он, однако, дал понять, что не хотел бы воевать с нами, хотел бы вообще избежать военных действий. Гельветы, сказал он, согласны расселиться в любой указанной нами, римлянами, области Галлии. Но если я, Юлий, захочу воевать с ними, они будут защищаться. Они и прежде наносили поражения римлянам и готовы снова на это. А моя первая победа была лишь результатом внезапности атаки, и из этого вовсе не следует, что успех будет на моей стороне в заранее подготовленном сражении. Теперь, сказал в заключение Дивикон, мне решать — быть миру или войне. Он и его народ предпочитают мир, но они не боятся и войны.
Это была достойная речь. Многие из моих военачальников оказались под её воздействием, а я понял, что с армией, которая мне не доверяет, я рискую потерпеть поражение в схватке с таким сильным и решительным племенем. Мне не следовало, основываясь на успехе в единственной пока битве, всё ставить на карту после моего перехода через границу в собственно Галлию — прежде нужно было лучше узнать своих людей, но я не хотел жертвовать неожиданно обретённой счастливой возможностью, и в то же время я прекрасно понимал, что не должен проявлять ни малейших колебаний, если хочу, чтобы армия беспрекословно следовала за мной в будущих, куда более опасных переделках. И я отвечал Дивикону с тем расчётом, чтобы унизить его. Я сказал ему, что ту давнюю победу над нами они добыли путём предательства, а не благодаря своим воинским достоинствам, коими гельветы так любят бахвалиться. Я обвинил его в вероломстве за попытку прорваться через нашу линию обороны на Роне и за ограбление племён, которые являются нашими союзниками. Если он желает мира, заявил я, он должен выплатить компенсацию за нанесённый его соплеменниками ущерб, а также передать нам заложников в качестве гарантии того, что он действительно готов следовать туда, куда я ему укажу.
Как я и предполагал, Дивикон нашёл мои предложения неприемлемыми, а моё поведение отвратительным. Он заметил, что гельветы привыкли не давать заложников, а брать их, о чём мы, римляне, знаем по собственному опыту. Затем он вышел вон, и на следующий день гельветы возобновили своё продвижение. Стало очевидно, что всё может решить только жестокое сражение. Гельветы готовы были сразиться с нами, и мне в моём новом положении чрезвычайно важно было принести победу Риму.