Гай
Шрифт:
– Такой, как был в магазине, только зелёный. – Подмигивает и поднимается, чтобы вымыть кружки. – А теперь езжай домой.
– Но…
– Ты ему ничем не поможешь, твоё присутствие бессмысленно. Советую избавиться от пятен крови на одежде и в машине. Особенно в машине. А так же подготовить место для раненого, при условии, что он выживет, – на последней фразе тяжело вздыхает, скорее всего, не веря, что мужчина выкарабкается. – Я завтра позвоню.
Алиса открытым текстом говорит, что мне пора покинуть её дом и заняться другими вопросами. А их много, начиная со стирки вещей, заканчивая
Прощаюсь с Алисой и иду в соседнее строение, чтобы забрать Герду. Прошло довольно много времени с момента нашего выхода из дома, и собаке элементарно нужно поесть. Останавливаюсь в дверях операционного зала, первым делом засмотревшись на мужчину. Подхожу ближе, стараясь не шуметь. Понимаю, что он без сознания, но не могу избавиться от картинки в лесу, когда он смотрел на меня. Лицо представляет собой одну сплошную рану: глаза заплыли, губы разбиты, нос распух. Почти вся грудная клетка скрыта повязками, а нижняя часть тела накрыта простынёй, под которую я не решаюсь заглянуть. Страшная картинка, вызывающая жалость. За что с ним так? Или повод всё же был? Несмело касаюсь его руки, отмечая, что сейчас она тёплая и живая. Его пальцы дёргаются, и я мгновенно убираю ладонь. Не стоит проникаться к нему чувствами, потому что жизнь может покинуть его очень скоро.
– Герда, идём, – шепчу собаке, которая улеглась под столом, положив морду на передние лапы и прикрыв глаза. – Домой, – показываю на дверь, но не получаю никакой реакции. – Останешься с ним? – Открывает глаза, вздыхает и остаётся на месте. – Учти, я приеду только завтра. Будешь голодной. – Никакой реакции. – Ладно, – сдаюсь, – охраняй.
Выхожу, прикрыв дверь и понимая, что сегодня моя собака перестала быть моей. Что делать с Гердой, если он умрёт? Отмахиваюсь от негативной мысли, сажусь в машину и еду домой, чтобы сразу загнать в гараж. Там есть всё необходимое, чтобы убрать машину.
Но сначала захожу в дом, чтобы снять с себя куртку и джинсы, на которых виднеются пятна крови, и замочить в пятновыводителе. Спустя час закидываю всё в стиральную машину и включаю, надеясь, что моя любимая тёмно-серая куртка ещё послужит. Возвращаюсь в гараж и, встав напротив открытого багажника, обдумываю, как избавиться от следов.
Мои раздумья прерывает звонок сестры, которая уже написала с десяток эмоциональных сообщений. Вставляю наушник и принимаю звонок, зная, что не успокоится, пока не выведает подробности.
– У тебя совесть вообще есть? – кричит, чтобы выразить всю степень негодования. – Кто так делает? Я переживаю.
– Всё нормально, – отвечаю, одновременно вытаскивая тент и резиновый коврик из багажника. – Я его не бросила.
– И?
– Отвезла к Чайковским. Алиса не была рада тому, что я в курсе их рода занятий, но помогла.
– Дальше. С ним всё в порядке?
– Пока непонятно, – засовываю тент в большой мусорный пакет и приступаю к помывке коврика.
– Что значит – непонятно?
– У него несколько ранений и множество травм. Гарантий никаких. Но Алиса предупредила, что оставить его у себя не сможет, придётся забрать к себе, если, конечно, будет кого забирать.
Вновь
– А если он не выживет?
– А ты как думаешь? – повышаю голос, смывая пену с резиновой поверхности. – Придётся решать этот вопрос.
– Насть, это точно ты? – интересуется, понижая голос. – Потому что та Настя, которую я знаю, даже вслух такое не произнесла бы.
– Та Настя, которую ты знаешь, осталась в психиатрической клинике. А из неё вышла другая: осознавшая, наконец, что жила в мире розовых единорогов. Предполагала, что наклонности моего мужа – максимум, а оказалось, что это лишь начало.
– Нужно было бежать от него.
– Бежать из собственного дома?
– У тебя были деньги и возможность. Ты могла позвонить мне.
Я до сих пор не сказала Лиде, что не могла. Потому что была не в себе, потому что Арсений контролировал круг моего общения, не желая, чтобы кто-то стал вхож в нашу семью и понял, что происходит. Сестре, как выяснилось позднее, муж запретил приезжать и звонить, пояснив, что я больше не хочу с ней контактировать. Страшное и странное для меня время, которое я вспоминаю с содроганием и отвращением.
– Давай не сейчас, пожалуйста. – Прошу Лиду, которая в каждом разговоре возвращается в то время, когда можно было что-то изменить. Нельзя. – Сейчас я занята уничтожением следов в машине.
– Их много?
Осматриваю резиновый коврик, а затем покрытие в багажнике, где тоже имеются пятна. И если резиновое изделие отмыть легко, то светло-серая ткань требует особых усилий.
– Работы на несколько часов. Может, дольше.
– Я не слышу Герду. Обычно она крутится рядом.
– О, теперь у неё новый хозяин, – издаю смешок, вспоминая, как животное отказалось следовать за мной.
– В смысле?
– Она его нашла в лесу, а затем вылизывала, тянула и даже убедила Алису помочь. А после осталась рядом с ним. Домой ехать отказалась. Поэтому заберу её только с ним в комплекте. Думаю, иначе не получится.
– А если он умрёт?
– Об этом я не думаю.
Думаю, конечно, но что делать с Гердой в этом случае, ума не приложу. Не стоит забегать вперёд и хоронить мужчину раньше времени.
– А знаешь, в этой ситуации тоже имеются плюсы. Забота о раненом лишит тебя возможность пропадать в изъедающих мыслях.
– Удивительно, что это мне говоришь ты. Ты хоть понимаешь, что это человек, которого по какой-то причине заковали в наручники, вывезли за город и бросили умирать? Не за хорошие дела, наверное. Не боишься за меня?
– Может, это покажется странным, но нет. – И ответ Лиды меня удивляет настолько, что перестаю тереть щёткой покрытие и замираю. – И даже вижу плюсы: ты его спасла и можешь попросить об услуге. Мы же обе понимаем, что он, вероятнее всего, относится к миру, куда нет входа каждому. – И я знаю, к чему она клонит. – Прошёл почти год, а в поисках Паши подвижек нет. Насть, когда все законные способы исчерпаны, приходит время незаконных. Они, кстати, иногда дают более существенный результат. Подумай об этом. В конце концов, что ты теряешь?