Гайдар
Шрифт:
И прежде чем высокий успел что-либо произнести, он положил на стол пред ним свою папку и дернул тесемку. Папка распахнулась (высокий от неожиданности вздрогнул), а он, понимая, что это, возможно, последний шанс, ринулся, как в бой, как в атаку, когда только один путь выжить и победить: не оглядываясь, вперед…
– Я Аркадий Голиков… Это… мой роман, - твердо и отрывисто произнес он.
– Я хочу, чтобы вы его напечатали.
Из- за других столов удивленно поднялись люди… Видимо, авторы в этой комнате не каждый день разговаривали тоном кавалерийской команды. Из папки в ту же минуту
Ждал: сейчас засмеются, засунут тетрадки обратно в папку и выставят вон: не будь нахалом.
Но высокий, пробежав несколько страниц (он сразу их узнал: Горинов говорит, что идет оправиться, толкает с обрыва бандита-конвойного, и сам бежит), спросил его:
– Вы писали что-нибудь прежде?
Хотел ответить: «Да, конечно, писал. И даже печатался - в «Авангарде»…
Но вопрос был задан хорошо, участливо. И он сказал:
– Нет… это мой первый роман… но я решил стать писателем.
– Кем же вы были раньше и кто вы теперь?
– снова спросил высокий.
– Теперь - уволенный из Красной Армии по болезни. А был командиром полка.
– Долго командовали полком?
– Полком год… А вообще, командовал три.
– Сколько ж вам сейчас?
– Двадцать…
– В каких же местах вам довелось воевать?
– это уже спрашивал человек в командирском френче с накладными карманами, с худым монгольского типа лицом и веселыми маленькими глазами.
– Под Киевом, Полоцком, на Кубани, на Тамбовщине, в Сибири…
– А где в Сибири?!
– встрепенулся человек во френче.
– Ачинско-Минусинский район. Белопартизанщина.
– И вы про Сибирь пишете?
– Пока только про Киев.
– Костя, - сказал человек во френче, - я возьму это почитать. А вы, - обратился человек во френче к нему, - зайдите через несколько дней.
Эти дни надо было прожить. Неважно, что не оставалось денег. Что скажут, когда прочтут? Да и хватит ли терпения прочесть? Если б хоть было отпечатано на машинке… И то, говорят, не всегда читают.
Иногда ночью представлялось: он приходит в редакцию и только открывает дверь - ему начинают жать руки: «Вы большой, очень большой талант». Или: «Еще не прочитали». Или: «Вы знаете, мы куда-то засунули вашу папку, но вы не волнуйтесь. К праздникам будем прибираться, уборщица найдет…»
Что рукописи пропадают, слыхал в том же коридоре.
Не знал, сколько это - «несколько дней». Стойко выждал неделю, потом еще день… И толкнул ту же дверь.
С ним поздоровались. Попросили подождать. За столом у высокого шел разговор: кроме худого, с большим лбом, во френче, который сказал прошлый раз: «Костя, я возьму это почитать», сидел еще один, тоже невысокий, светлый, с глазами большими и внимательными.
Просьба «Подождите, пожалуйста» могла означать и что еще не прочли, и что уже потеряли. И что лучше всего, если он попробует написать «красный Пинкертон».
Он терпеливо и печально сидел в уголке на
– Давайте знакомиться - Константин Федин.
Который во френче - это был Сергей Семенов, а застенчивый и тихий, с большими внимательными глазами - Михаил Слонимский.
– Я прочитал вашу рукопись, - произнес Семенов.
– И скажу то, что уже говорил товарищам… Это, конечно, никакой не роман (у него внутри все остановилось…), а повесть. Но я не мог оторваться. Здесь все настоящее: люди, подробности, поражения, победы.
– Мы тоже с Мишей прочли, - подтвердил Федин.
– Действительно, трудно оторваться, хотя и немало в рукописи оплошностей неумелого пера… Писать вы не умеете, но писать вы можете и писать будете… А мы вам поможем.
…Слонимский позже рассказывал: в двадцатом к Горькому (Миша работал секретарем издательства, руководимого Горьким) в шинели и, кажется, не очень целых сапогах пришел начинающий Федин, который перед тем прислал на отзыв несколько своих новелл.
Спустя полчаса Федин почти выбежал из кабинета, повторяя в волнении: «Горький сказал мне, что я буду писателем…»
Горький действительно сказал: «Писать вы можете… Писать вы можете…»
И вот спустя четыре года Федин почти теми же словами благословил его.
…Рукопись за счет редакции отдали на машинку. Тут же выписали громадный, по его понятиям, аванс. Правда, извинились: сегодня денег о н уже не получит. Только завтра.
Утром в столовой на Невском поел. И трамваем отправился на толкучку, на Сенной рынок. Купил шинель, портянки, сапоги, кучу нужных и ненужных вещей. По дороге домой забежал в два или три магазина - за подарками хозяйке и ее детям. Отпраздновал с ними свою удачу. С лихвой уплатил за прожитое и переехал на другую квартиру - Фонтанка, 68/7, квартира 56, возле Цепного моста.
Комната и здесь была не очень велика (однако больше прежней), главное же - с громадным, из какого-то присутственного места, письменным столом, который он выдвинул на середину. Стол царил в его комнате: ведь о н теперь был писатель…
Литературный ликбез
Несколько дней промчалось в праздничной суете. Смотрел «33 несчастья Макса Линдера», обошел все музеи, в которых не успел побывать с Талкой: Морской в Адмиралтействе, усадьбу-музей Юсупова на Мойке, где был убит и спущен под лед Гришка Распутин, дворцы Шувалова и Шереметева на Фонтанке, смотрел «Маскарад» в Александрийском театре с Юрьевым в роли Арбенина.
Забегал в издательство. Рукопись еще не была готова. А вернулся как-то домой - в гослитиздатовском конверте письмо. Понял: перепечатали, прочли, велят вернуть аванс. Побелевшими пальцами надорвал конверт.
15/Х - 24
«Уважаемый товарищ Голиков!
Предположено до выхода вашей вещи отдельной книгой провести ее через альманахи Госиздата. Просьба зайти в самое ближайшее время - ежедневно от 2–3 часов.
Секретарь редакции Слонимский».
Его повесть собирались выпустить сразу двумя изданиями!