Газета День Литературы # 146 (2008 10)
Шрифт:
Империя и исторический город сталкиваются, по Рубиной, в 1966 году: "Старый Ташкент был сокрушён в 66-м году подземными толчками и дружбой народов, снабжённой экскаваторами". Различные варианты этой мысли встречаются у писательницы неоднократно. Укрепляя дружбу народов, дающую трещину, метрополия перестаралась в колонии: разрушения после землетрясения были не столь значительны, чтобы так "восстанавливать" Ташкент, уничтожая почти все исторические строения.
Но окончательно исчез старый Ташкент, когда его покинули "белые колонизаторы" (сквозной
Нередко в русскоязычной литературе национально-ограниченное восприятие человека перерастает в "разрешение крови по совести", в убийство во благо, что при определённых условиях закономерно. Если "чужой" – не человек или неполноценный человек, а ненависть – естественное отношение к нему, то убийство "чужого" – высшее проявление ненависти – не грех, и как вариант – доблесть. Другое восприятие "чужого" вызывает подозрение и в принципе отрицается.
В рассказе Рубиной "Белый осёл в ожидании Спасителя" повествователь, как всегда у писательницы выражающий авторскую точку зрения, не приемлет чувство смотрителя кладбища "темплеров" (так у Рубиной. – Ю.П.) Меира. Ему жалко немцев, которых англичане во время Второй мировой войны выселили из Палестины в Австралию, опасаясь, что они будут сотрудничать с фашистами. Аргументация Меира ("Когда людей выгоняют из домов, с детишками и стариками … всегда жалко") не убедительна для рассказчицы, поэтому его позиция определяется героиней как позиция постороннего.
Рубина через повествователя утверждает идею коллективной, всеобщей национальной вины и ответственности. Её доводы не новы, лишены логики, правды, человечности: "Ещё бы, ведь из кожи его (Меира. – Ю.П.) родных не делали кошельков и абажуров соплеменники всех этих утончённых аптекарей-флейтистов".
Понятно, что страшная философия Дины Рубиной вырастает из древней ветхозаветной традиции "око за око". Это открыто признаёт и сама писательница, считая такую позицию единственно возможной, достойной.
Рубина неоднократно говорила, что согласно семейному преданию её прапрабабка была цыганкой. В рассказе "Цыганка" повествователь, вновь идентичный автору, выясняет подробности жизни своей прародительницы. Эмоционально-идейной кульминацией в развитии действия является следующий эпизод.
Во время войны фашисты вместе с евреями расстреливают цыганку. Перед смертью женщина проклинает палачей: "Зе-е-е-млю за моих жрать будете … Мои все до девятого колена присмо-о-о-тренные!.." И через день это проклятье сбылось: всех немцев, кто принимал участие в расстреле, разорвало в клочья, а их командиру "башку оторвало, рот открытый весь был землей забит".
Знаменательна реакция героини (Рубиной) на рассказ о данном событии: "Буйный восторг ударил мне в голову … . Дикая, горькая радость душила меня! Вот оно чудовищное, древнее, глубинноутробное: око за
И задыхалась.
И не могла опомниться".
Схожим образом реагирует на известие о смерти приятеля Хаима Зяма героиня романа "Вот идёт Мессия!.." Она адресует всем арабам следующее проклятие: "Я хочу, чтоб все (здесь и далее в цитате курсив мой. – Ю.П.) они сдохли … , все они, со своими женами, детьми и животными! Чтоб мы хоронили их семь месяцев, не разгибая спины!"
В русской литературе такая ситуация в принципе невозможна. Герой, убивая во время военных событий, страдает из-за этого, болеет душой (как Григорий Мелехов в "Тихом Доне" Михаила Шолохова), либо "правда" героя, разрешающая кровь по совести, обязательно опровергается правдами других персонажей, правдой автора (как в повести "Третья правда" Леонида Бородина). Тем более смерть человека не может быть объектом иронии, шутки, смеха, как, например, в эссе Рубиной "В России надо жить долго…"
Показателен следующий эпизод. У Рубиных собрались Игорь Губерман, Михаил Вайскопф, Лидия Либединская, Виктор Шендерович с Милой.
Обсуждается смерть четы Чаушеску. На возмущённый вопрос Либединской: "Ну, зачем, зачем им давление мерили?!" – последовала следующая реакция:
Вайскопф обронил:
– Проверяли – выдержат ли расстрел.
Все захохотали, а Шендерович вообще смеялся, как безумный, и заявил, что завтра едет в Тверь выступать, и на выступлении обязательно опробует эту шутку".
Нет сомнений, что христианский гуманизм русской литературы и национально-ограниченный гуманизм русскоязычной литературы, русский юмор и еврейский юмор – это явления и понятия прямо противоположные. Ещё и поэтому все попытки сделать из Дины Рубиной русского писателя бесперспективны.
И всё же Дина Рубина – русскоязычный, еврейский прозаик – подаётся авторами учебников, статей, журналистами чаще всего как русский писатель. Например, в вузовском учебнике "Русская проза конца ХХ века" под редакцией Т.М. Колядич (М., 2005) имеется монографический очерк о творчестве Дины Рубиной.
О В.Белове, Е.Носове, В.Максимове, Л.Бородине, В.Личутине, А.Киме, В.Галактионовой, Б.Екимове и других русских первоклассных писателях таких очерков нет, а вот о русскоязычных – Д.Рубиной, В.Аксёнове, Ф.Горенштейне, В.Пелевине, В.Сорокине, Т.Толстой, Л.Улицкой – есть.
В этом плохом учебнике о причине эмиграции Рубиной говорится: "Казалось бы, всё складывается благополучно (после переезда в Москву. – Ю.П.), однако сама ситуация в стране подталкивает её сделать решительный шаг, и она эмигрирует в Израиль, где начинает заново строить жизненную и литературную биографию". Сказано туманно, и можно лишь гипотетически рассуждать, что заставило Дину Ильиничну покинуть страну.