Газета День Литературы 160 (2009 12)

День Литературы Газета

Это похоже на поиски второго потаённого дна, тайной комнаты, стремление препарировать живое природное естество или объяснить работу человеческого мозга.

Это, вероятно, и не нужно. Открытие полноты смысла можно считать джек-потом, лучше же относиться к содержательной стороне как ко вторичной по отношению к пейзажу.

Ощущения от её текстов можно сравнить с медленной прогулкой по Лувру или Третьяковской галерее, с восхождением и спуском с Эльбруса, когда, задыхаясь от нахлынувшего кислорода, ощущаешь фатальную невозможность объяснить всю гамму чувств, сказочных впечатлений и эйфории, настигнувшей тебя на вершине.

Василий Шукшин говорил в беседах, дублируя сказанное движением рук, что "воздух в России нужно резать ножом и есть".

Столь же неповторимо объёмен и внятен каждому владеющему русским языком человеку и мир Натальи Макеевой.

Язык и мир автора, если попытаться установить его литературные координаты, затерян где-то между мирами Льюиса Кэрролла и Джона Рональда Толкиена и литературой потока сознания.

Не являясь ни тем, ни другим, проза Натальи Макеевой выводит неповторимые узорчатые золотые письмена в скрижалях русской национальной литературы.

Юрий Линник ЗАЗЕРКАЛЬЕ

Сойни Е.Г. Финляндия в литературном и художественном наследии русского авангарда. Институт языка, литературы и истории КарНЦ РАН. – М.: Наука, 2009.

В этом году отмечалось 300 лет со дня Полтавской битвы. Присоединение Финляндии к России – инерция тогдашней победы. Сегодня за рубежом оказались и Полтава, и Суоми. Получается так, что в конечном итоге Карл XII взял реванш над Петром I – Запад вплотную придвинул к нам свои границы, существенно сузив окно, пробитое в его пространство русским императором. Ностальгия по прошлому законна. Есть нота этой ностальгии и в чудесной книге Елены Григорьевны Сойни, где целостно воссоздаётся взаимодействие культур России и Финляндии в те годы, когда они были одним государством. Автократия включала в себя демократию: финский сейм – внутри имперской структуры. Однако симбиоз Финляндии и России поражает своей органичностью. Пусть он оказался преходящим, но наведённое им поле ощущалось долго.

В книге Е.Сойни выявлены культурные следствия удивительного симбиоза. Данное явление в биологии предполагает очень тесное взаимодействие партнёров при сохранении их индивидуальности и самобытности. Это мы видим и в нашем случае. Границу между Финляндией и Россией, сохранявшуюся и в имперское время, можно сравнить с осью зеркальной симметрии: с двух сторон – обоюдно – открывается остранённое зазеркалье. Переход подобных границ в философии называется трансцендированием. Можно сказать так: две культуры трансцендировали в направлении друг друга – именно об этом и рассказывается в исследовании Сойни. Она пишет о карелианистах, устремлявшихся к местам, где записывались руны "Калевалы": "Для путешественников был важен сам переход границы, как переход в идеализируемый мир". Этот переход, формально вполне простой, обретал мистериальные черты. Взаимно и с русской стороны Финляндия предстаёт как зазеркалье. Сколь характерен для нашего Серебряного века её культ! Молодой Василий Кандинский едет изучать зырян. В путь он берет "Калевалу". Ему открывается мир, который воспринимается с восторгом и трепетом: это "какая-то другая планета". Другое, иное! Снова работает алгоритм остранения. Чем задавалась эта инаковость?

Пусть ренессанс Финляндии пришёлся на XIX век, но она уже давно чувствовала себя частью Запада – католицизм и протестантизм во многом предопределили ее менталитет. Мы вправе выразиться так: Финляндия стала для России как бы внутренним окном в Европу. В начале XX века Финляндия обнаружила особую чуткость к художническим изысканиям Запада. Свои импульсы она передавала России: "северный модерн" в Петербурге – своеобычная вестернизация.

Взгляд

из Финляндии на Россию был тоже любопытствующим, но более настороженным. Лишь в измерениях искусства это изначально заданное напряжение падало до минимума. Елена Сойни рассказывает нам много нового о том, как по линии обратной связи русский авангард влиял на финский.

"Калевала" – вот где конвергируют две культуры! И это схождение проявляется не только в её необыкновенно яркой художнической интерпретации финскими и русскими мастерами – встаёт и проблема происхождения эпоса: как-никак, а его корни тянутся к русской Карелии. Мы должны помнить, что в Финляндии долгие годы имела значение непреложной парадигмы концепция К.Крона, утверждающая западные – чуть ли не варяжские – корни "Калевалы". Сегодня подобные взгляды вызывают глубокое недоумение. Поразительно, что русская культура в своём понимании "Калевалы" шла где-то дальше её финских исследователей – наши поэты и художники оказались более прозорливыми по сравнению с гельсингфорсскими профессорами. Материал для такого несколько неожиданного вывода даёт исследование Сойни.

Василий Кандинский: очень вероятно, что он имеет мансийские корни!.. Не обские ли угры дольше всех родственных племён сохранили архетипы, нашедшие своё яркое раскрытие в "Калевале"? Конда у коми значит сосна. Предпринята попытка возвести к этому слову этимологию фамилии мастера. Мы говорим: кондовый лес. Восхищаемся Успенской церковью в Кондопоге. Корнеслов уводит нас в архаические глубины. Они были закрыты для К.Крона, не опускавшего хронологию "Калевалы" ниже Средневековья. Теперь мы знаем: ключи к пониманию многих образов "Калевалы" скорее даст финно-угорский Восток, а не германский Запад. Поражает глубинная тяга Кандинского к финно-угорским народам нашего Севера. Ориентиры в исканиях ему давала "Калевала". Елена Сойни убедительно показывает: "Лодочник" Кандинского – не кто иной, как Вяйнемёйнен, покидающий Суоми.

В параллель его работе приводится картина на аналогичную тему А.Галлен-Каллелы.

Другой пример адекватного раскрытия "Калевалы" Сойни находит в иллюстрациях к эпосу, выполненных учениками Павла Филонова – здесь ход её мысли восхищает смелостью и точностью. Между мифопоэтическим мышлением "Калевалы" и аналитической школой Филонова имеются поразительные инварианты, которые не лежат на поверхности, но взгляд исследовательницы уходит в сущностную глубину. Её выводы могут показаться неожиданными. Но они убеждают.

Сойни выявляет несомненное созвучье мировидения древних рунопевцев и художника-авангардиста Филонова. Филоновский стиль конгениален и поэтике, и психологии "Калевалы". Надо считать чудом, что эти явления встретились – узнали себя друг в друге, оставили прекрасный памятник этого взаимоузнавания – иллюстрации филоновцев.

Майневайнен Велимира Хлебникова: это не описка – это интуитивное высвечивание и русской, и финской языковой подпочвы. Чем-то поэт-будетлянин напоминает великого Матиаса Кастрена: финский филолог ушёл далеко на Восток – вплоть до Монголии – в поисках истоков своего народа. Евразийский дух чувствуется и в Матиасе Кастрене, и в Велимире Хлебникове: их роднит глобальная амплитуда исканий, ведущаяся через посредство слова.

Елена Гуро жила на Карельском перешейке. Её "Финляндия" – как звуковое зеркало, поставленное перед финской речью. Музыка чужого языка – с характерными для него переливчатыми дифтонгами – схвачена очень точно.

Книга изобилует примерами подобного рода. Каждый из них бесценен: перед нами свидетельства того, что две культуры действительно порождали симбиоз – отражённое ассимилировалось, становилось своим.

Евгений Нефёдов ВАШИМИ УСТАМИ