Газета День Литературы # 168 (2010 8)

Автор неизвестен

Чтобы победить врага, нужно знать его сверхзадачу. Не секрет, что конечной целью бесконечных войн, оплачиваемых мировым масонским правительством, является построение Второго Храма Соломона и венчание в нём на царствие Антихриста. Зачем собирать камни по Израилю, если Второй Храм уже построен в Москве? Как и предсказано, без шума и грохота – в тишине неведения.

Не только обустроенный "внутренний двор" – Красная площадь, но и сам Кремль подготовлен к грядущему "великому торжеству". Отреставрирован Андреевский Тронный зал – Кремлёвский чертог, информации о котором нигде не отыщешь. Всё застыло в кризисе ожидания. Но трепещет и звенит

в ужасе Кощеева игла – Иван знает, где она.

Что остаётся? Остаётся Лобное место. Чудом сохранилось на Красной площади это строение – Царская трибуна, Царская кафедра, откуда зачитывались важнейшие для народа Царские Указы, объявлялось о войне и мире, об избрании Патриарха, подле которого в 1606 году лежал труп Лжедмитрия, где казнились крамольники. С Лобного места требовал в смутные времена русский народ созыва собора. Лоб – чело – многое может сказать о делах человека и о веке человека. Лобные доли мозга несут ответственность за самосознание и принятие решений. Недаром сатанинская медицина 20 века разработала и широко применила на практике операции по лоботомии – физическому разрушению лобных долей мозга. При таком "лечении" шизофрении и больших психозов человек превращался в растение.

Разрушенные клетки имеют способность восстанавливаться. Как было – так будет: придёт Христос и изгонит торговцев из Храма. Мы должны готовиться и не только верить, а точно знать, что это неизбежно.

Да ускорит Бог течение времен, да возложит это бремя на наши плечи, ибо дети ослаблены, и им это может статься не по силам.

Елена ГАЛИМОВА РЕКА ЛЮБВИ

Личутин В.В. Река любви. М.: Изд-во ИТРК, 2010. С. 14.

Сегодня пишущие о Личутине всё чаще характеризуют его творчество как мифологическое и мистическое, мифологизируется и сама личность писателя. Так, Владимир Бондаренко называет стиль Личутина "символически-реалистическим", а роман "Беглец из рая" – мистическим, скрытым, потаённым триллером, романом-загадкой, уникальным в истории русской литературы, романом, "который по первому прочтению не разгадать ни одному читателю" .

Захар Прилепин в лирическом эссе "Дедушко Личутин" создаёт сказочно-мифологический образ "старичка-лесовичка", носителя "не только своей собственной мудрости, но мудрости, накопленной за дюжину сроков до нашего бытия". "Мне… всегда казалось, – пишет Прилепин накануне семидесятилетнего юбилея Личутина, – что ему семьдесят лет уже было лет тридцать назад. … …если б Личутина видели в компании с Суриковым или с Кольцовым – я б… не удивился. Или с Клычковым и Орешиным. Почему бы и нет?

Говорят, что ещё Ломоносов приглашал некоего Личутина кормщиком в экспедицию. Всё никак не соберусь спросить: дедушко Личутин, как тебе Михаил Васильевич показался? Справный был мужик?

Борис Шергин писал о других Личутиных, братьях, резчиках по дереву, которые в морском походе своём потерпели крушение, оказались на острове и остались там вовеки. Но мы тому не поверим: один из тех Личутиных точно выбрался на большую землю, и доказательства налицо – до нынешнего юбиляра можно коснуться рукой, проверить, что он жив и здрав…"

За этой шутливой, лёгкой интонацией – нечто большее, чем юбилейные гиперболы. Неслучайно критики, отводящие Личутину гораздо менее значительное место в русской литературе, нежели цитировавшиеся выше авторы, также мифологизируют

его личность. Так, Сергей Беляков в посвящённой Личутину и весьма знаменательно озаглавленной статье "Чудо-юдо русской литературы, или Почвенник № 1" пишет: "Личутин – само воплощение почвенника, идеальный тип, который как будто не должен существовать в природе, однако живёт себе и пишет. Тип не советский, не дореволюционный, а как будто допетровский" Для Белякова Личутин, который кажется ему настолько архаичным, настолько несовременным, как будто он полностью "изолировал себя от окружающего мира", – "чудо-юдо, редкая, невероятная в наши дни диковинка из заповедного края. Украшение русской словесности".

А Лев Данилкин, на свой облегчённо-бойкий лад соглашаясь с Прохановым ("Колдун и есть. Прям-таки Гарри Потер"), вспоминает и другие сказочные образы: "Личутин пишет, будто серебряным копытцем бьёт: округлыми, избыточными, самоцветными фразами… … что ни фраза – то будто колобок из печи выскакивает".

Это усиливающееся с годами в творчестве писателя мифологическое начало отражает его возрастающее стремление запечатлеть в художественных образах, в слове самые глубинные, закрытые для равнодушного взгляда или рационального познания основы русской жизни, русского мира.

Валентин Распутин видит главную цель творчества Личутина в том, чтобы "художественно изъяснить неизъяснимое в русской душе, заповедным русским языком сделать отчётливый отпечаток вечного над перетекающим настоящим".

К этому постижению непостижимого, изъяснению неизъяснимого устремлена и новая книга писателя – вышедшая в 2010 году повесть "Река любви".

Действие повести происходит в 1970-е годы в тех же северных краях, где разворачивались события многих произведений писателя. В основе сюжета – девятидневное путешествие прилетевшего в командировку в деревню Кучему молодого журналиста Василия Житова, от лица которого ведётся повествование, по рекам Кучеме и Хорсе; его берёт с собой направляющаяся в свою родную деревню рыбачка Полина по прозвищу Королишка. Но этот сюжет отчётливо и явно мифологизируется, насыщаясь свойственными универсальному мотиву путешествия смыслами: путь по рекам оказывается путешествием и в реальном, и в сакральном пространстве, и в реальном, и в мифологическом времени.

С первых же страниц повести приметы конкретной эпохи (самолёт "аннушка", приземлившийся на "кочковатую луговину" – сельский аэродром, лодочные моторы, фотография скульптурного потрета Нефертити, вырезанная из журнала "Огонёк", упоминание о том, что "при Хрущёве было запомирали, а при Брежневе воли дали") соседствуют с описаниями не только сохранившихся архаичных предметов и явлений (изба "старинного покроя, в два жила", иконы на тяблах с теплящимися перед ними лампадками, самовар, растапливавшийся лучиной, наблюдник, чугуны и глиняные ладки), но и с приметами какой-то иной – то ли очень древней и оставшейся в человеческой памяти сказками и песнями, то ли вовсе не бывавшей в реальности, а существовавшей только в извечных человеческих мечтаниях – прекрасной жизни.

И все эти условно выделенные нами три реальности: современность, древность и сказка-мечта – переплетаются между собой, точнее – сливаются, образуя единый, цельный мир – художественный мир личутинской повести. Вот как происходит это в рамках одного периода: "На дальний край скамьи опустилась старица, похожая на монашену: тёмный повойник на голове с кустышками над морщиноватым лбом, большие очки в роговой оправе с толстыми стёклами, глаза рачьи, навыкат, губы тонкие, в нитку. Баба-Яга из детских сказок.