Газета День Литературы # 52 (2001 1)
Шрифт:
Хотя бессмертна каждая пылинка,
Из коих сотворен когда-то я.
Но где она — та малая тропинка,
Что приведет к истоку бытия?
Там музыка безмолвия окрест,
Там льется свет из чаши неугасной,
Там реки переполнил звездный блеск,
И Космос на лице своем бесстрастном
Хранит печать — животворящий крест.
…И
Постылый дом отвергнутого сына.
Он вел к подножью дерева-креста,
Обвитого змеей наполовину.
И, подойдя, Адам отверз уста:
— Я узнаю твой изначальный лик,
Мой господин и враг мой.
Век за веком
Я был рабом твоим. И твой язык
Я принимал за сущность человека,
Поверив: ты — владыка из владык.
Ты власть сулил мне с Богом наравне,
Желанья в сердце пробудил и страсти.
Я наяву их жаждал и во сне.
Но в пепел облеклась мечта о власти,
И обратились страсти в боль во мне.
Ты лжепророков тайно посылал,
Что ложь рядили в Истины одежды.
Ты золотом Храм Божий украшал,
Услужливо мостил мой путь надеждой,
Чтоб я к Отцу дорогу потерял.
Я проклинаю мир иллюзий твой
С борьбой за миражи, свободой плоти…
Душа устала. Где найти покой?
В каком забыться сне или полете?
…И кровь небес омыла крест живой.
Змея исчезла. Воссиявший свет
Преобразился в образ серафима:
— Узри, Адам!
Вот истинный портрет
Того, чья власть над миром неделима.
Я испытал тебя в горниле бед.
Узри себя!
Твой род твоим путем
Пройдет от сотворенья до исхода.
Мятущийся между добром и злом,
Узнает все — и рабство и свободу,
И грань меж ними кровью и огнем
Он уничтожит.
И, как ты, в свой срок
Придет сюда в отчаянье и муке,
Осилив тяжесть ноши и дорог,
К Отцу в мольбе протягивая руки.
И здесь найдет, что там найти не мог.
Усни, Адам!
Не вечен будет сон.
Здесь
…И трещина разверзла горный склон.
Взяв ком земли с собою в изголовье,
Вошел устало и покорно он.
Гора сомкнулась.
Небывалый гром
Потряс всю землю, разрушая скалы.
И плакал Каин, мучимый грехом.
И кто-то пролетел в одеждах алых,
Мир осеняя огненным перстом.
ЛОШАДЬ
Как стояла она! Как глазами водила!
Как ходила в ней волнами вольная стать!
Как бугрилась на мускулах ярая сила!
Не хозяин ее, а она выводила
Мужика своего торгашам показать.
То ли стала кормилица косточкой в глотке,
То ли леший какой в его душу проник,
То ли глаз положил на красивые шмотки?
А и взял-то всего тридцать шкаликов водки
За красу ненаглядную сивый мужик.
И ее увели.
Сыромять поменяли
И узду, и гужи, и супонь, и хомут
На заморскую упряжь.
И не заставляли
Ни пахать, ни возить…
Даже стойло сломали.
Мол, живи, как мустанги на воле живут.
А она захирела.
То ль корм был не в лошадь,
То ль повадилась ласка пугать по ночам
До кровавого пота.
Но только все тоще
Становились ее неподвластные мощи
Конским знахарям, экспертам и колдунам.
И позвали тогда мужика.
Он с похмелья
Посмотрел на родимую ладу свою,
Намешал из травы то ли пойла, то ль зелья
И добавил словцо в переводе, как шельма:
— Что тебе… не живется-то в ихнем раю?
Лошадиная морда уткнулась в ладони,
Пробежала по коже счастливая дрожь…
Торгаши улыбались мужицкой персоне:
— Ну теперь все о'кей!
Суперлайнер обгоним!
Но мужик озверел:
— Нет уж, дудки! Не трожь!
РАЗГОВОР С ДАНТЕ НА ПЛОЩАДИ ВЕРОНЫ
Старый двор в неослабном сплетении линий,