Газета День Литературы # 72 (2002 8)
Шрифт:
– Вот, закурить захотелось, проснулся!
– улыбнувшись, ответил Костя, стараясь не волновать мать, которая и так неизвестно на сколько лет меньше проживёт, оттого что он побыл на войне. Ведь ждать сына с войны - это ой как бьёт по нервам и сокращает жизнь.
Однако сейчас мать мало поверила словам Кости о том, что ему просто захотелось закурить. Она посмотрела, что в пепельнице лежат уже четыре окурка. Она всё понимала и хорошо знала историю с родителями лучшего друга
Мать Витюхи кое-как вся в слезах дотащила тогда с кладбища своего избитого мужа до дома. Весь день не могла придти в себя, только повторяла: "Надо подать заявление в милицию!"
Подали. Участковый пришёл через пару дней. Сказал, что подтвердить их заявление не может ни один свидетель. А ведь в тот день на кладбище были люди, испугались эти люди, значит. Зато наоборот нашлись свидетели, что Витьков отец был на кладбище пьяным и совершил нападение на бизнесмена Наровского, мирно поминавшего собственного покойного отца. Вот так. В общем, пришлось Витюхиным родителям забрать своё заявления, а то б их ещё и посадили.
Прошло бы время и, может, даже они простили бы Наровского. Только он их не простил. Теперь, если Витюхины родители появлялись на кладбище, когда Наровский был там, то кто-нибудь из братков подходил к ним и говорил, что им лучше убраться. Дескать, их вид раздражает господина Наровского.
Костя уже не курил, а просто безразлично смотрел в окно.
– Иди, мам, спи. Мне нужно побыть одному, - сказал он через миг, оборачиваясь от окна и тепло глядя на мать.
Ей осталось только уйти. Переживала она за сына. Он ведь у неё всегда очень остро чувствовал любую несправедливость. Не натворил бы теперь чего...
А Костя ещё немного постоял у окна и наконец решил: "Завтра я объявлю войну этому козлу, который брал здесь всё от жизни, когда Витек помирал в Чечне, а теперь не даёт Витьку даже в могиле лежать достойно. Завтра я возьму на себя смертный грех, но что поделаешь, если этого больше некому сделать".
Костя затушил окурок и немного успокоился. Пошёл спать.
II
Утром, когда Костя проснулся, у него немного болело горло, да и голова побаливала.
Родители были уже на работе, сестрёнка в школе. Сам Костя пока не работал, решил несколько месяцев отдохнуть после Чечни. С родителями скандалов по этому поводу не было. Они ведь понимали. Что их сын видел в жизни - школа да война.
Костя поплёлся на кухню. Завтракать в одиночестве он не очень любил, но что поделаешь. Быстро съев кашу и запив завтрак чаем, Костя встал из-за стола и пошёл в свою комнату. Там под матрасом у Кости
Костя достал винтовку из-под кровати и с минуту любовался ей. О многом она ему напоминала. Воспоминания эти хоть и больные, но всё равно дороги.
Костя даже понюхал ствол, от которого приятно пахло жжёным порохом. Подумал: "Сегодня не пригодится мне винтовка. Не брать что ль? Впрочем, возьму примериться". После Чечни находило иногда на Костю такое, что чувствовал он себя неуверенно без оружия в руках. А сейчас и повод был взять винтовку с собой. Как же не взять...
С винтовкой Костя вышел из кухни в прихожую. Там он быстро оделся. Но пришлось повозиться с винтовкой, пряча её под зимнюю куртку так, чтобы прохожим не было видно. Наконец у Кости это получилось и он довольный вышел на лестничную площадку.
Наш герой отправился осматривать крышу дома напротив офиса одной из фирмочек Наровского. И уже не замечал мороза, равнодушно вдыхал пропитанный бензином городской воздух. Винтовка, правда, лежала неудобно. Но покалывание ствола в бок доставляло Косте скорее удовольствие, чем неприятность. "Со мною моё оружие", - радостно проносилось в его голове.
Вот, и нужный дом. Костя вошёл в первый подъезд. Поднялся на лифте до последнего этажа. Люк на крышу был закрыт. Костя спустился вниз, вошёл в другой подъезд, но результат был тем же. Однако в третьем подъезде Костю ждал открытый люк на крышу. Костя подумал:
"Повезло. Буду надеяться, что его не закроют в тот день, когда я решу стрелять. Однако всё не так плохо. Выход из этого подъезда в сторону противоположную фирмочке Наровского. Больше будет шансов скрыться. И, конечно, скрыться я успею.
Случиться со мною ничего не может. Ещё до войны мне однажды цыганка гадала и говорила обыкновенную в таких случаях дребедень про дальние дороги и казённые дома. Но про армию сказала всю правду. Я ведь не знал, что в Чечню попаду, а она нагадала, нагадала и что живым с войны вернусь. Сказала, что проживу я лет до восьмидесяти, если не предаст меня лучший друг. А самый лучший друг мой погиб. Здесь, тоже остались лучшие, но не такие. Им я ещё не доверил ничего, что в случае их предательства могло бы отправить меня на тот свет. Значит, буду жить до восьмидесяти. Чего ж только под конец цыганка вдруг не в тему сказала: очень-очень мне тебя жалко! Но, к чёрту мысли. Если мыслей много - можно сойти с ума!"