Газета День Литературы # 79 (2004 3)
Шрифт:
Общее ощущение из канувшего студенческого прошлого, малоопытного, отчаянного, когда однажды поутру обнаружил, что собственный легкомысленно забытый желудок находится не там, где ему полагалось по природе, а весь пережатый, пульсирующий, исходящий какой-то зловонной кислятиной, — и припечатан он сердешный скомканной склизкой котомкой к моей груди…
Но самое примечательное, что в момент нынешнего переживания нескончаемого рефлекторно аэроморского удовольствия, я чудесным образом повредил-перепилил слезливо застарелый бок водонапорной трубы, к коей был приторочен наручником, и обнажившаяся холодная
И я был спасен! Вот чего не хватало моему обезвоженному обессиленному организму — обыкновенной некипяченой of water, отдающей родным хлорированным ароматом городского водопровода... Сказочный вкус полумертвой ржаво-жестяной воды, равный по силе воздействия — божественной смеси, тантрической натуральной — амрите!
Частные особенности дальнейшего освобождения из подвального злонаянливого полона почему-то не запечатлелись в памяти. Но окончательно пришел в себя, только отмахав пару кварталов вдоль приземистых ужатоокошечных хрущевских малоэтажек. Улица, по которой совершал свой вольно-моционный марш-бросок, была мне незнакома. По другую сторону уныло тянулся прикопченый, сдобренный жухлым пепельно-зеленоватым мхом красновато-кирпичный двухаршинный забор какой-то в недавнем прошлом советской мануфактуры…
На моих подобранных обхудавших костях чрезвычайно вызывающе болталась личная униформа моего почившего в бозе стражника, которого наверняка уже обнаружили его приятели-друганы, доставлявшие и ему и мне острокалорийную снедь... Не оглядываясь, слыша стук сердца обеими взопревшими височными впадинами, я спешил, в сущности, в неизвестное, а точнее — черт знает куда… Я со всей возможной основательностью (но отнюдь не панически) удалялся от места преступления, от моего недавнего места заточения.
Причем, спроси меня сейчас, где же обретается сия злокозненная самодеятельная темница, я бы не сумел ничего вразумительного ответить. Она, граждане дорогие, вероятно, где-то там, за спиною. Вероятно, в одном из уютных теплых подвальных мешков… Наконец обратил внимание, что чужое платье (причем, одетое прямо поверх моего собственного, казематного) абсолютно не держит остатки подвального каменного нездорового влажного тепла. Откуда-то изнутри моего слепо несущегося организма выползали на поверхность исхудалого тактильного покрова судорожно мятущиеся змееподобные присосочные монстры, которые в местах своего касания замораживали кожу до пучащихся знобящих шершаво лишайных волдырей…
Руки удерживал в емких разношенно оттопыренных косых карманах демисезонно-полигонной ветровки. Левое запястье утяжеляло все то же тюремное украшение — браслетка наручников… Ага, видимо, сумел каким-то немыслимым образом порвать трубу… Но тогда отчего же весь сухой? "Присосочные монстры" — оказывается, как красиво можно представлять обыкновенный мерзкий озноб…
С момента обнаружения себя на вольном безлюдном уличном просторе так и не посмел оглянуться, убедиться, что никто, никакая дрянь не преследует… Но откуда все-таки берется эта ледяная дрожь, в какой такой глубине организма она зарождается?
И солнце какое-то странное, никакими облаками не зашифрованное, свободное, но будто припорошенное шальною желтоватой притенью…
И тени голых предзимних деревьев — не четкие, притушенные
о.Дмитрий Дудко КАНОНИЗАЦИЯ КЛАССИКИ
Видимо, неслучайно в моё сердце запала мысль канонизировать Достоевского. Она появилась от вопроса, заданного журналу "Русский дом": не пора ли канонизировать Достоевского? Тогда его слова, обосновывает читатель, будут иметь большее значение...
Скольких людей Достоевский своими произведениями привлек к Богу, сколько он пробуждает самых насущных, самых заветных, я не постесняюсь сказать и так: самых спасительных мыслей.
Читатель, ставя такой вопрос, понимает, какое значение имеет литература.
Всякий дар исходит от Бога, а дар писателя — особый дар. Это апостольский дар.
Посмотрите, как начинают уродовать преподавание в школе классической литературы. Значит, понимают наши развратители-реформаторы, какое значение она имеет. Конечно, их уродование еще на большую высоту ставит классиков. Русская литература — апостольская литература, так на это и надо смотреть. И она в наше время будет иметь первостепенное значение. Обыкновенная проповедь в церквах засушена, может быть, формальным подходом священнослужителей к проповедыванию. Не вкладывают своего сердца в слово, чтоб оно зажигало слушателей. Может быть, даже это от образа их жизни происходит. Не надо закрывать глаза, что были и такие служители, которые своим поведением отталкивали от Церкви, а может быть, и безбожная пропаганда сделала свое дело, опорочив наше духовенство.
Церковь, начав канонизировать писателей, подымет и литературу на надлежащую ей высоту. Она должна пробуждать добро в сердцах, и современные писатели обратят внимание на свой дар, он не случайно им вручен, за это они несут ответственность перед Богом.
Канонизировав писателей-классиков, Церковь найдет и новый метод воздействия на души человеческие.
Каких я наметил писателей к канонизации (простите, может быть, мое дерзкое выражение)?
1. Достоевский, Федор Михайлович. Это, я бы сказал, величайший святой.
Не смотрите с особым пристрастием на его страстный характер, не думайте, что он оттого и грешник, разглядите в нем праведника. Какая любовь к человеку, какое понимание и как он боялся кого-либо осудить.
В его произведениях самые отрицательные типы имеют что-то и хорошее.
А как он жил, никогда не проходил мимо, чтобы не оказать милосердия.
А как страдал, с каким христианским терпением, с какой благодарностью к Богу он принимал всё, что выпадало на его долю. Быть приговоренным к смерти, стоять на эшафоте и не ожесточиться — это много значит.
Посмотрите на себя, как мы ропщем на Бога за малые даже страдания, а он за такие страдания — ни одного ропота. А потом — каторга. Сидел с самыми преступными людьми и сумел в лице их разглядеть погребенных лучших людей. А как умирал?.. Так может умереть только праведник.