Газета День Литературы # 80 (2004 4)
Шрифт:
завоевателю наследует палач.
ОДА НА СОВЕСТЬ
До чего скрипучие полы, расскрипелись пьяно половицы. Да уж, не продать из-под полы, сбрасывая лихо рукавицы, совесть. Незаметно. Воровски. Упиваясь собственным всезнайством. Чтобы позже, мучась от тоски, распроститься с нажитым хозяйством. С нажитым богатством. Ничего человек не унесет с собою. Одного себя лишь, одного. Почему же все берет он с бою? Почему не думает о том, что он наг приходит, наг уходит, вечно скарбом набивает дом и скорбит при нищенском доходе? Но занозы совести остры, не спасут
ЗЕРНО
Не знаю, что станет со мною,
но знаю зато, что сполна
шумит и зерно просяное,
и малый кусочек зерна.
Зенон, Диоген, Авиценна
открыли мне правду одну,
что каждая жизнь драгоценна
и каждый подобен зерну.
Пусть эхо промчавшейся жизни
потомкам хоть звук донесет
лю
бови сыновней к отчизне
и радости взятых высот.
Струятся бесценные зерна
и времечко мелет муку,
чтоб каждый прожил не позорно,
а дело свершил на веку.
***
Ветреная изморозь акаций, желтые султанчики мимоз не дают свободно прикасаться, но вприглядку радуют до слез. Вербы нежно-бархатные почки, грубая кириллица берез ранней смерти не дают отсрочки, только душу радуют до слез. Милая забитая отчизна, шел к тебе я по колено в грязь, ты меня встречала укоризной и по роже била, осердясь. Все равно люблю твои наветы и советы глупые люблю, песни те, что петы-перепеты все равно без устали пою. В тесноте да все же не в обиде, в нищете да все-таки в чести мы с тобой еще увидим виды, выберемся, Господи прости.
СОБАЧИЙ СОНЕТ
Я навестил поэта... Он — добряк,
хотя порою рифмовать на учит...
Несметное количество собак
и кажется порой — собак летучих...
Несметное количество костей,
сравнимых только с книгами —
в нирване.
Несметное количество гостей,
ночующих — с ногами — на диване.
А кто же я? Неведомый фантом,
с хозяином в случайном совпаденье
фамилий (по жене), еще — крестом
судьбы, попавшей к Фебу во владенье,
а в результате — вдруг — за томом том:
Китс, Киплинг, Йейтс —
любви немые звенья.
ИЗ
Глаз хризопраз, и лес волос, и шея
Фарфоровая, и тепло руки —
Единство их рассудку во
преки
Тебя моложе делает, нежнее.
О, небеса! Какой здесь вид! Шалею.
Нельзя не восхититься, до тоски
Нельзя не озвереть — две-три строки
Я подарить потом тебе сумею.
Но как же ненасытен я с тобой:
Твоей улыбке не страшна остуда —
Знак острого ума, любви святой;
Мне не страшны любые пересуды,
Мой слух распахнут настежь, Боже мой,
Твой голос я ловлю: ах, что за чудо!
НАПИСАННЫЕ В ПАНДАН КИТСУ
1
Вновь бабье лето, и закатный луч
зазывно золотит дерев верхушки,
и я чешу проплешины макушки
и думаю, что я еще могуч,
поскольку навестил Кастальский ключ,
читал, переводил стишок о мушке,
попавшей в чай, но спасшейся
из кружки...
А, впрочем, я, мой друг, не так
везуч.
Не платят денег мне который год,
я позабыл и думать о зарплате,
в стране — то гололед, то недород,
а то — переворот; какой палате
ни заседать — все окромя острот
не услыхать о суке-демократе.
2
Еще вчера я говорил с тобой
о Блоке, о Горации, о Боге;
так были мысли плоски и убоги
и перла серость, точно на убой.
Наверно, так назначено судьбой:
и наши встречи на ночной дороге,
и темы разговоров, чтоб в итоге
нас после смерти осуждал любой.
Мол, недотепы, что с убогих взять,
толкуют то, чего не понимают.
Другое дело — подлинная знать,
элита (как сегодня называют).
Браток, ты понапрасну сил не трать.
Ты прав, хотя за это убивают.
3
Ночная лампа далеко видна
и на нее летит любая нечисть,