Газета День Литературы # 84 (2004 8)
Шрифт:
В годы председательства Александра Алексеевича мы часто встречалиоь с ним в ЦДЛе, правда, всегда накоротке — ему постоянно было некогда, не до разговоров: он все время спешил то на какие-то заседания и конференции, то на трудные писательские разборки, которые без него никак не могли обойтись. Я не сетовал, понимал Александра Алексеевича: сам, хоть и недолгое время, но был ответственным секретарем Воронежской писательской организации.
Одна из тех встреч, уже на излете службы Александра Алексеевича, мне запомнилась особо. В очередной свой приезд в Москву я попал в ЦДЛе на печальное событие — хоронили Анатолия Передреева.
— Вот так живут у нас в России и вот так умирают поэты.
Тогда, у гроба Анатолия Передреева, не все еще, кажется, понимали, какая нас постигла утрата. С его смертью мы, быть может, потеряли последнего русского национального поэта такой величины и такой силы. Александр Алексеевич это понимал. Поэтому и произнес столь суровые и столь горькие слова.
В последний раз мы с Александром Алексеевичем виделись осенью 2000 года. Я забежал перед отъездом в ЦДЛ, где у меня была назначена встреча с кем-то из московских друзей. В фойе увидел объявление, извещавшее, что в этот день проводится вечер, посвященный памяти Федора Абрамова. Среди участников вечера значилось и имя Александра Алексеевича. С Федором Абрамовым они были земляки, архангелогородцы, почти ровесники, прошедшие войну, раненые на ней и изувеченные. Александр Алексеевич много и пронзительно писал о Федоре Абрамове и при его жизни, и после смерти.
Народ уже начал потихоньку заполнять фойе. Наконец появился и Александр Алексеевич. Он вошел, как всегда стремительно и как-то по-мальчишески бойко, хотя давно уже бродили слухи, что он тяжело и опасно болен. Мы обрадовались друг другу. Я начал осторожно и с тревогой спрашивать Александра Алексеевича о здоровье. Он ответил беспечно и всё с той же никогда не покидающей его иронией:
— Что-то там находят. В госпитале лежал, — но минуту спустя ушел от этого разговора и стал приглашать меня на вечер. — Оставайся, послушай.
Я рад был бы и остаться, но поезд уходил всего через час. Мы посожалели с Александром Алексеевичем об этом обстоятельстве, попрощались и разошлись: он на второй этаж ЦДЛа, где его ждали участники вечера, а я на Павелецкий вокзал.
После этой тоже, казалось бы, мимолетной встречи у нас Александром Алексеевичем вдруг завязалась переписка. Первоначально виновником тому был мой сослуживец по журналу "Подъем" — критик Вячеслав Лютый. В конце восьмидесятых годов он учился в Литературном институте на семинаре Александра Алексеевича.
Слава Лютый на правах ученика изредка переписывался с Александром Алексеевичем. В каждом ответном письме тот передавал мне приветы, а однажды посетовал: дескать, прислал бы старому писателю книжечку. По своей наивности и незнанию нынешней провинциальной литературной жизни Александр Алексеевич, наверное, думал, что у меня, как и прежде, выходят книги. А они не выходили с 1990 года, да и вряд ли когда будут выходить. Но и не откликнуться на этот упрек и просьбу Александра Алексеевича я не мог. С известной долей дерзости я собрал шесть номеров журнала "Подъем", где был напечатан мой роман "Забытое время" и послал увесистую бандероль Александру Алексеевичу, не очень-то в общем и надеясь, что тот будет сколько-нибудь подробно читать мой фолиант.
Я счастливо ошибся. Александр
Александр Алексеевич повесть прочитал, высказал мне в ответном письме свое мнение о ней, а потом вдруг написал рецензию для газеты "День литературы". Как было мне, не больно избалованному критикой, не порадоваться такому вниманию Александра Алексеевича?
Посылая Александру Алексеевичу журналы, я лелеял и надежду как-либо заманить его в авторы "Подъема", часто просил об этом, даже предлагал какие-то темы. Он от сотрудничества не отказывался, но постоянно ссылался на нездоровье. В конце 2002 года Александр Алексеевич написал мне последнее письмо, в котором просил журналы больше не присылать — читать их сил уже никаких нет. Сам же прислал две свои книжечки: "Вехи" и "Моя Гиперборея". Одна из них была издана в Москве городской организацией СП России тиражом в 150 экземпляров, другая Архангельским издательством Поморского университета тиражом 1000 экземпляров. Такие вот ныне дела литературные. На книжечках были очень дорогие для меня надписи:
"Ивану Евсеенко сердечно с пожеланиями добра и успеха в литературе.
Ал. Михайлов.
30.10.02 г."
"Ивану Евсеенко, родственной души русскому писателю, чье творчество высоко чту.
Ал. Михайлов.
30.10.02 г."
После этого последнего письма и последней бандероли Александра Алексеевича я затаился, не зная, как поступать в столь непростой ситуации. Выполняя его просьбу, я месяца полтора молчал, но первого января 2003 года решил все-таки позвонить ему, чтобы поздравить с Новым годом и Днем рождения (Александр Алексеевич родился 1 января 1922 года). Он сам подошел к телефону, слабым и очень тихим голосом отозвался, ответно поздравил меня с Новым годом. Я успел ему сказать, что в шестом номере "Подъема" за 2003 год, приуроченном к тяжелой дате в истории нашей страны, годовщине начала войны, мы будем публиковать его статью "Разговор с солдатом, что "убит подо Ржевом в безымянном болоте". Он поблагодарил меня за эти намерения, и на том мы расстались.
И как оказалось — навсегда, Александр Алексеевич Михайлов умер в начале апреля 2003 года, один из последних солдат и героев Великой Отечественной войны и один из последних могикан великой нашей литературы ХХ-го века.
Его публикация в журнале "Подъем" стала уже посмертной.
г.Воронеж
ПИСЬМА А.А.МИХАЙЛОВА
"Дорогой Иван!