Газета День Литературы # 98 (2004 10)
Шрифт:
умышленный ветер взъярился и
кидая органами с вербии,
словес человечьих не требует;
дивизии сытой гоня коней
к торгующим в Ясеновацком дне,
несет немоту изувеченных,
шумит и шумит "память вечную".
Живые тихонько родилися,
готовят на сладостном огне
святые хлебцы колечками.
ДЕКАБРЬ 1812 г.
Картечный желтый ветер назойливо гудит,
болотистая почва померзла, но легка;
у генерала Дамаса царапина в груди,
у генерала Хейтера оторвана рука.
За хутором Веселовым уже назревший свет
не теплый, но обещанный, как сытая зима.
У лейтенанта Элия граната в голове,
у капитана Цехеса ни капельки ума.
За неприютной Вильною зевает крепкий снег,
Усеянный ушедшими в окоченевший ров;
и мозг у многих воинов — мороженое хек,
и лопнувшая плоть у них — кисель на дне костров.
Не та нужда сражения на тонком берегу;
волною фиолетовой вся Березина ждет;
и плещет человечина дородную пургу,
под лошадьми ступившую на горло или в рот.
А егеря противника дошли до до лагерей,
там всадники дичайшие звенят по всем лесам;
"Адью..." шепнул, раздавлен фурой, адъютант Барбей,
да Шерценеккер пепельный упал в обозный хлам.
Холмы врага плюют огнем, и ямы изо льда
наполнены до сорока полками смертных прав;
повозки маркитантов и трофеев поезда
расстрепяны в чужой земле, как выброшенный шкаф.
Уже в дорожном экипаже далее Ошмян
спешит к мятежному дворцу Правитель деловой.
Полковник Вольдек чуть сидит куском из лучших ран,
в подклет сержанта Шейрмана зовет его конвой.
По Старому Борисову льнет пасмурная сень.
Отметил гибель славную полк баденских гусар,
уланов польских, гессенских... пока хороший день
АВЕЛЕВЫ ДЕРЕВНИ
Деревни — не только пепел
распахнутых дымом кровлей,
и зыбок с копченой цепью,
и ямок с кипящей солью,
дичанья паленой скотины,
хрипенья ворот кострами;
погибших выносят на спины
в томящемся влагою храме.
Молчат сокрушенные семьи,
пьют сажу усталые лица;
разлукою пишется время,
а степь до зари колосится.
Стрижи гоношат над репой,
знать, выступит ночь дождями.
В деревне остался пепел
и печи большими костями.
Имею ли я терпенье
дождать до постройки новой,
когда лихоимные тени,
полухи исподнего зова,
приходят и жрут пепелища,
пророчат содомское море.
Ты, родина, сделалась пищей,
ты скатерть съедобного горя!
не бегают чадца по лесу,
не едут далекие гости...
Тоска откровенного беса
свою разливанную осень
хранит низкими площадями,
за каждого служит смертно.
Скорее бы ночь с дождями
взяла у ваалов жертву.
Деревни — не только пепел,
не ужин поганый кащеев.
Дымится священный трепет
всё выше и всё горячее.
***
...Затворились тропинки ведавших?
Утомились калик голоса?
Уронили забытые бердышки
недотканые пояса.
Днесь свербит скоморошее ратовье,
угобзает с репья "виноград";