Газета "Своими Именами" №26 от 25.06.2013
Шрифт:
Как с «безапелляционной ясностью» выявил Лисин, «о готовности Германии к большой войне» Сталин знал и одновременно понимал, «что финская (бывшая как раз на излёте) кампания продемонстрировала всю неспособность Красной Армии не то что к большой, но – к любой войне вообще». А посему-де он принял ультиматум Гитлера. Видимо, Лисин всерьёз думал, что в действительности «маленькая, но гордая Финляндия» ту «кампанию» выиграла и продиктовала в Хельсинки мирный договор «Москве». А в знак презрения бросила СССР «жирную кость» в виде Карельского перешейка, района Петсамо (Печенги) и военной базы на полуострове Ханко. Ну, «а озеро Хасан, Халхин-Гол» – это было всего лишь «выявлением наших слабин» Гитлером. От себя Лисин добавляет «на полях: уж если в 41-м году “план Барбаросса” привёл почти к катастрофе, то в 40-м катастрофа была бы неминуема». Сравнительная оценка реальных военных потенциалов СССР и «Третьего рейха» на конец зимы 1940-го и на начало лета 1941-го, а также рассмотрение действительных причин поражений Красной Армии в первые шесть месяцев войны требуют отдельного серьёзного анализа. Здесь же достаточно указать на то, что Лисин совершил распространённую
Сомнительно, чтобы в начале весны 1940-го «Франция, Голландия» и забытая Лисиным Бельгия считались и, тем более, считали себя «слабодышащими». В своём «тылу» они имели дружественную Великобританию. Вряд ли у кого-нибудь были сомнения в способности королевского флота обеспечить доставку на континент сил и средств для британского экспедиционного корпуса. С фронта оборона Бельгии и Франции могла опираться на долговременные укрепления и водные преграды. И победоносный вермахт тогда ещё только в пропагандистских материалах доктора Геббельса мог именоваться непобедимым. Результат одной польской кампании 1939 года доказывал не столько мощь вермахта, сколько немощь польской армии в противоборстве Польши с Германией один на один (в условиях, когда западные «демократии» не выполнили имевшиеся договорённости). О слабости польской армии свидетельствовал и Освободительный поход РККА в «”схидные” Украину и Белоруссию» (географию Европы Лисин видел «по-польски»). Давняя неудача «похода на Вислу» («поражение Тухачевского» под Варшавой) во время войны с буржуазно-помещичьей Польшей в 1920-м была вызвана вовсе не мощью тогдашней польской армии. Ошибочно не замечать влияния обильных поставок военного характера из стран Антанты. И особенно ошибочно не учитывать присутствия в Польше военнослужащих победоносной французской армии (в 1920…1922 годах главой французской военной миссии был М. Вейган). При этом выявляется правомерность «версии» о несостоятельности бывшего царского поручика и будущего Маршала Советского Союза Тухачевского как полководца по европейским меркам.
Но Лисин посчитал более важным зафиксировать попутно свою позицию по «миссии Гесса» (в мае 1941-го). Подобно настоящему «убеждённому демократу» он сделал вид, что терзается сомнениями: «лично для себя я до сих пор не уяснил однозначно: закончилась ли она провалом… или же переговоры удались на славу». Избавиться от груза сомнений очень легко. Достаточно возложить на самих англосаксов бремя публичного доказывания того, что «многолетняя задержка с открытием второго фронта» не является «главным успехом миссии Гесса». Пусть пытаются, стараются…
Пренебрежительно оценивая советскую версию Катынского дела, Лисин ёрнически заметил, что-де «абсурдны (а каким им ещё быть?) скоропалительные выводы комиссии Бурденко: мол, расстреливали из пистолетов “Вальтер” германского производства, а значит – расстреливали немцы». Очевидно, что Лисин слабо знаком с выводами (да и работой) «комиссии Бурденко». Но, оценивая их как «выводы, шитые белыми нитками, которые сыграли на руку нашим врагам», он проговорился о важном обстоятельстве. У «нас», у России, есть «враги», которые разыгрывают «катынскую карту». Далее Лисин ещё раз проговорился, что-де «скоропалительность выводов комиссии Бурденко сыграла на руку нашим врагам». После этих откровений Лисину было бы очень уместно предъявить своё доказательство того, что его поддержка версии Геббельса не играет «на руку нашим врагам» и, по крайней мере, не является «абсурдной». Но он продолжил излагать читателям свою версию, продекларировав, что-де «нисколько не сомневаюсь, что во второй половине 30-х нами для оснащения спецчастей НКВД были закуплены пистолеты “Вальтер” германского производства. Наши “ТТ” били слишком сильно и поэтому пули слишком часто рикошетили. Нисколько не сомневаюсь, что в катынских расстрелах были задействованы именно эти “Вальтеры” и находились они в руках бойцов именно этих спецчастей». Лисин не указывает модель пистолета и причину этой закупки. Он, похоже, просто не знает, что германская фирма «Вальтер» выпускала отнюдь не единственную модель пистолета, причём – ещё и варианты одной модели под патроны различных калибров. Да, «Вальтеры» были разными и не все «били» одинаково «слабо». Как известно, дульные энергия и скорость пули (а также её начальная скорость) определяются, главным образом, не маркой оружия, а применяемым в оружии патроном. И хотелось бы достоверно знать, а был ли «Вальтер» закуплен на самом деле? Какой именно «Вальтер» и почему такой «Вальтер», а не какой-нибудь «Маузер» аналогичного назначения?
Германская фирма «Маузер» с конца XIX века выпускала пистолет с магазином перед спусковой скобой и деревянной кобурой, которая могла использоваться в качестве приставного приклада. Этот пистолет получил в мире широкое распространение, и в царской России офицерам разрешалось приобретать его вместо револьвера образца 1895 года (системы Нагана). Ещё с советских времён известно (и до сих пор не оспаривается), что в 1926…1930 годах для вооружения Красной Армии и войск ОГПУ фирмой «Маузер» было поставлено до 30 тысяч пистолетов. Тогда был закуплен полицейский образец классического типа пистолета (появившегося на рубеже первого и второго десятилетий XX века) с относительно коротким стволом (длиной чуть менее 100 мм). В пистолете использовался мощный патрон с торговым обозначением калибра «7,63-мм Маузер». Фактически этот патрон с указанием длины гильзы описывается как 7,65×25 (рассуждая о нарезном оружии, целесообразно знать, по каким точкам внутренней поверхности ствола определяют диаметральный размер данного калибра, а также полезно представлять, как это число соотносится с фактическим диаметром пули и общеупотребительным обозначением калибра). Патрон «ТТ», который был выполнен по указанному образцу, обеспечивал дульную энергию более 480 Дж и начальную скорость более 420 м/с. Но ещё перед Первой мировой войной фирма
Выпуск РР и РРК в ФРГ был возобновлён в середине 1960-х годов, что нашло отражение даже в кинопродукции. И не очень удивительно, что людьми, чуть более Лисина знающими о пистолетах, была запущена версия, по которой именно «Вальтер» модели РРК «в середине 1930-х годов в большом количестве был закуплен в Германии для советских спецслужб». Патрон Браунинга 7,65×17 обеспечивал дульную энергию около 190 Дж и начальную скорость около 280 м/с. По сравнению с «Маузером» (в модификации 1934 года) у РРК масса меньше (на 10%), но несколько короче ствол, меньше и ёмкость магазина (7 патронов вместо 8). У малокалиберных вариантов (6,35-мм и 5,6-мм) обеих систем магазин вмещал по 9 патронов. Сведущие люди очень доступно объясняют популярность РРК у сотрудников спецслужб разных государств. В частности, пуля, выпущенная из РРК, не производит шокового действия, поэтому при необходимости взятия противника живым РРК можно применить для поражения по конечностям (в руку, в ногу) и корпусу (в плечо).
Нисколько не сомневаюсь, что РРК мог оказаться очень полезным некоторым категориям контрразведчиков и разведчиков (шпионов, тайных агентов) для применения в каких-то оперативных ситуациях. Но нисколько не сомневаюсь, что в случае проведения экзекуций РРК не имел преимуществ перед револьвером образца 1895 года (системы Нагана) отечественного производства. Дульная энергия у последнего несколько больше (около 260 Дж), но начальная скорость (около 270 м/с) меньше. При такой скорости сравнительно массивные пули «нагана» с плоской поперечной площадкой на вершине не давали рикошетов, но оказывали на цель «повышенное дробяще-шокогенное действие». Известно, что в 1930-е годы в СССР выпускался и малокалиберный (5,6 мм) вариант системы. Как свидетельствуют знатоки стрелкового дела, этот наш револьвер нечувствителен к грязи и песку, абсолютно безотказен в боевом применении и безопасен в обращении. У исправного револьвера осечка могла произойти при несрабатывании капсюльного и порохового зарядов (негерметизированные патроны при ненадлежащем обращении с ними могли отсыреть или промаслиться). Но для продолжения стрельбы после осечки было достаточно лишь нажать на спусковой крючок (тогда в ходу был самовзводный образец револьвера). Оценить его пригодность (исключительно с технической точки зрения) для массовых расстрелов можно кратко: дёшево и надёжно. Нет никаких хлопот с импортом (за валюту) иностранных боеприпасов и никаких забот из-за износа оружия при интенсивном использовании.
Обращает на себя внимание пристрастие Лисина к одному числу: «сорок с лишним тысяч польских офицеров», «сорок с лишним тысяч» кого-то, «сорок с лишним тысяч пленных поляков». Сразу же вспоминаются «перестроечные» сорок тысяч командиров РККА, «репрессированных» (подразумевалось, уничтоженных) в годы так называемого «Большого террора». Среди них, как оказалось, подавляющее большинство не были уничтожены и даже не были «жертвами политических репрессий». Не кажется ли это очередное сакральное число «демократии» чем-то сродни комическому числу «тридцать пять тысяч одних курьеров» Н.В. Гоголя?
Статья Лисина обнаруживает только его слабое представление обо всём том, о чём он решился рассуждать (как по общим военно-стратегическим вопросам, так и по конкретным военно-техническим). Можно предположить, что сильнее поддержки версии Геббельса Лисина влекло желание и волновала возможность (по результатам своих штудий по истории в изложении «по-демократически») предложить идею, способную ублаготворить (скорее, ублажить) поляков и примирить их с русскими. Он попытался внушить читателю, что-де расстрелянные польские офицеры ещё «за год до Брестской крепости положили жизни свои на алтарь нашей общей Победы», а потому «Каждый из них – герой России». Пребывая в чаду смердяковщины, Лисин не заметил безнравственности своих параллелей. И предложил он «на Смоленской земле воздвигнуть два храма: католический и православный», которые «должны… не уступать величию Храма Христа Спасителя». А «в храмах этих выбить в мраморе имя каждого офицера Катыни». Вряд ли поляков удовлетворит «жирная кость» такого размера. Но главное в том, что Лисин явно не задумывался над судьбой храмов после того, как версия Геббельса будет официально похоронена. Следует ли ограничиться только сбиванием мрамора со стен? Или взорвать, как некогда «Храм Христа Спасителя»? Оба взорвать или же один католический?
Анатолий Шепеленко
ИСПОВЕДЬ ЛЕЙТЕНАНТА МОРСКОЙ ПЕХОТЫ США
Несколько лет назад в одной американской газетке была опубликована почти что исповедь лейтенанта морской пехоты США Майкла Фогетти. В ней описывались события его жизни, происшедшие более 40 лет назад в ходе «одной маленькой, но грязной войны, которую вели США, Алжир, Эфиопия и Сомали». Случилось это в теперь печально знаменитом Аденском заливе. «Tankist», он же «бородатый капитан» – майор Николай Игнатьевич Ерёменко, командир отдельного батальона 104-й тбр, приданного миссии ООН.